Шрифт:
У смерда от усталости подкашивались ноги и дрожало тело. Он ходил за сохой, и ему хотелось упасть здесь же на пашне, прижаться к земле и лежать так вечно, но конь, надрываясь, шагал по борозде, низко опустив голову, и смерд плёлся за сохой, кляня свою нелёгкую долю.
Тиун, отняв половину урожая да ещё огрев пахаря плетью, заявил: «Знай, смерд лукавый, половину из этого князь Юрий отправит в Новгород для дружины Олега».
Дружина у конунга Олега, дружина у князя Юрия, дружины у князей племён, какие есть на Руси, и всех их кормят смерды.
Боги создали смерда-крестьянина, заботника земли, и обрекли его на труд тяжкий, но великий. Перед ним, смердом, кланяться бы, а им помыкают, отбирают у него плоды его трудов, и он принимает это как должное, разве что разум иногда возмутится.
Увёз тиун зерно — горе огнищанину, без хлеба остался. Воздел руки смерд, воскликнул в сердцах:
— Зри, Перун, как несправедлив мир!
Первыми причалили гости свейские, степенные, спокойные, наняли телеги, перевезли товары на гостевой двор и не успели ещё лавки открыть, как приплыли купцы готские, варяжские, греки из богатого Херсонеса, ромеи из Царьграда. Эти всё больше суетливые, шумные.
Загудело торжище разноязыкое, с голосистыми калачницами и сбитенщиками [56] , бражниками и нищими, бродягами и воровским людом.
Потешают честной народ скоморохи, на дудках играют, песни занятные распевают. От лавок, где торг ведут гости иноземные, зазывно кричат купцы, потрясая шелками и парчой, украшениями драгоценными, бронники бахвалятся броней свейской, мечами знатными.
В своих рядах предлагают товар новгородские мастеровые: кожевники и кузнецы, ткачи и плотники, гончары и оружейники.
56
Сбитень — горячий напиток, приготовленный из воды, мёда и пряностей.
Ивашка по торжищу прогуливался, товарами заморскими любовался: и какого только дива дивного не привозят гости в Новгород! Побывать бы в тех странах неведомых, поглазеть на народ тот да на жизнь его. Ужли не доведётся? Жаль, пути-дороги ушкуйников на север и на восток ведут, к Уралу, а кабы к морю Русскому либо Хвалынскому, он, Ивашка, отправился бы не задумываясь.
Побродил Ивашка по торжищу, потолкался, оголодал. Ноги сами собой занесли его в калачный ряд. Пироги одни другого сдобнее, румяные, душистые. Достал деньгу, но тут его баба-пирожница за рукав ухватила. Поднял Ивашка глаза и обомлел: баба знакомая, у которой ночь провёл.
— Признал, милый, аль дорогу забыл? Чать, в грех ввёл, да, ровно кот шкодливый, в кусты?
Ивашка едва от бабы вырвался и деньгу у неё оставил. А она вслед ему на всё торжище орёт:
— Вдругорядь заявишься, уши нарву!
Люд хохочет:
— Ай да баба, огонь!
— У такой не сорвётся! С корнем выдерет!
У Волхова Ивашка повстречал товарищей, с кем на Ладоге ушкуйничал. Они его сызнова принялись подбивать с ними в Заонежье отправиться.
— Айда с нами на жизнь вольную, разгульную!
Рьяно уговаривали, Ивашка едва было не согласился, да вовремя опомнился: слово отцу давал и про службу у Олега вспомнил...
Расстался с товарищами, а на душе муторно: может, напрасно к конунгу в дружину пошёл? Жизнь ушкуйная потянула...
Вернулся Ивашка в оружейный ряд. Перед лавкой гостя, торговавшего свейской броней, остановился Отливала рубаха кольчужная синевой, была вязки затейливой. Ивашке известно: свейское железо отменное, ни мечом не разрубить, ни стрелой не пробить.
Подошёл Олег. На нём рубаха тёмного атласа, серебряной нитью шитая, с кручёным поясом, штаны тонкого полотна, в мягкие сапоги вправленные, а на голове шапка-нурманка. Спросил:
— Броня приглянулась? Знатная. Дорого? Жизнь — она дороже. Бери от меня в дар, отслужишь.
В пушных складах стоял густой терпкий запах кож. Связки мехов, переливаясь серебром, висели на вбитых в стены колках [57] . Склады эти — собственность Новгорода, он ведёт широкий торг. Меха город получает от покорённых народов. Всё дальше и дальше, к Онеге и к Северной Двине пробираются новгородские ушкуйники, ставят в тех землях острожки, собирают дань обильную, и Новгород именует те края своими пятинами.
57
Колок — деревянный гвоздь, укреплённый в стене, в столбе и т. п., служащий вешалкой.
Казною ведали выборные старосты, а стерегли её городские ратники. Старосты собирались в своей избе, что стоит в Детинце, вели всему строгий учёт и записывали все в берестяные грамоты. При нужде, коли требовалось, старосты давали новгородскому вечу отчёт по расходам и прибылям. Ни Рюрик, ни Олег не нарушали это правило, хотя варяги требовали забрать всю казну. Они говорили:
— Это наша добыча. Не для того ль мы в Гардарике?
Но Рюрик отвечал:
— Вы не на щит взяли город, вас добром впустили, а потому о какой добыче речь ведёте?