Теон хотел возразить, но очередь подошла к концу, и Рамси отправился в кабинет врача.

За то время, что Теон ждал в коридоре, он обдумал услышанное. Недавно Рамси ему рассказал о том, что сделал с его друзьями, и про мопед в том числе. Сначала Теона это отшатнуло, но после он слегка поразмыслил, и решил, что в его поступках прослеживается своя жестокая правда. Он спросил, считает ли Рамси, что поступил хорошо. И тот ответил, что поступил правильно.

Когда Рамси рассказывает о своём детстве, то у него всегда возникало ощущение, словно он попал в каком-то изощрённый триллер. Он бы, наверное, давно сошёл с ума, если бы с ним происходило что-то подобное. Должно быть, это жутко оказаться настолько одиноким и преданным.

Рамси всегда говорил так, словно выдирал из себя куски своей истерзанной души и бросал ему под ноги. В его словах звучал вызов, удар в лицо. Посмотри, каким одиозным выглядит мой мир, каким больным и разрушенным. Посмотри, какими лживыми и бессердечными бывают люди. Посмотри, какой равнодушной и бесчувственной была моя мать. Посмотри, каким чудовищем может быть мой отец. Посмотри! Посмотри! Посмотри! И отвернись… ведь я слишком отвратительный и безумный, чтобы кто-то был рядом. Я бездушный и опасный — вряд ли кто-то хочет мне помочь. Он говорил не для того, чтобы Теон его пожалел, а для того, чтобы выплеснуть свой гнев и боль за все годы, что он молчал. Но Теон слышал, а скорее чувствовал кое-что иное. Посмотри, насколько я разрушен и сломлен. Посмотри, как я забыт и потерян. Посмотри, как я одинок и разочарован. Эти слова, словно пульсирующий красный пунктир, проходили поверх тех фраз, которые говорил Рамси. А Теон, кажется, научился читать между строк.

Признаться честно, Теон никогда не думал, что быть нужным кому-то это так здорово. Раньше он оценивал людей, только по шкале значимости для него самого. С кем весело, с кем интересно, с кем можно прибухнуть на халяву, кто сможет за тебя заступиться в драке, кто поможет с учёбой. Он всегда только брал и ничего не отдавал взамен. А сейчас совсем не так. Он отдаёт очень многое: поддержку, сочувствие и участие, и главное, прощение. Раньше у него не было нужды никого прощать или примиряться с кем-либо. Он всегда легко расставался с людьми. С друзьями, с подружками. Всегда будут новые друзья на лето, подружки на ночь. Легко и просто, и никто не в обиде. Ему на самом деле было плевать на них всех, но ведь им тоже. Он, ведь думал только о себе, и ему казалось, что это правильно, что так поступают все.

Единственные люди, которых он по-настоящему любит — это его семья. А вот теперь ещё и Рамси. Он словно стал частью семьи, тем о ком он беспокоился. Самый настоящий друг, как брат, только которого он выбрал сам. И открыл для себя, что делиться чем-то хорошим, чувствами или эмоциями, было сложно, но в тоже время, и невероятно здорово. А то, что Рамси отдавал взамен, оказалось намного ценнее всех его былых дружеских связей. Все те эмоции, что он испытывал, были куда ярче и мощнее, тех, которые когда-либо испытывал он сам. Пусть гнев и ярость Рамси были ужасающе разрушительными, а отчаяние топким и глубоким, словно болото, но радость, также не знала границ. Он был честным и щедрым, и самое главное надёжным другом, который не бросит в беде, даже если зол на него. И непредсказуемым, его мир представлялся настолько огромным и ослепительным, что невозможно было удержаться от соблазна, подойти к краю и заглянуть в открытое окно. Он, действительно, был уникальным, не таким как все кого, он знал прежде.

Рамси вышел из кабинета, и Теон отвлёкся от своих философских рассуждений.

— Что тебе сказали? — он встал со стула и подал ему куртку.

— Нормально всё. Ничего не сломано, а синяки и так пройдут.

— Это же хорошо. А чего ты тогда такой грустный?

— Мне всегда в больнице паршиво. Воспоминания плохие угнетают. Такая здесь атмосфера тягостная, словно душу из тебя вынули. И от запаха лекарств блевать тянет. Пойдём быстрее на улицу, — едва они отошли от здания больницы, Рамси достал сигареты.

— Когда мне было пять лет, я лежал в больнице. Там уколы надо было ставить, капельницы, а я не хотел. Брыкался, пинался, кусался — сопротивлялся изо всех сил. И они меня к кровати привязывали, — глубоко затянувшись, проговорил он.

— Ты, наверное, преувеличиваешь? — Теон, подумал, что это как-то дико, чтобы быть правдой.

— Нет, это на самом деле было. Я даже отцу пожаловался, — Рамси умолк.

— И что? — поторопил его Теон.

— А ничего. Он сказал: «как заслужил, так с тобой и обращаются», — Рамси спустился со ступенек и кинул окурок в урну.

— Они же хотели тебя вылечить, но всё-таки привязывать это как-то бесчеловечно, — покачал головой Теон. — Например, когда меня в детстве к стоматологу водили, то сначала уговаривали, а потом покупали игрушку за то, что я там страдал.

Рамси рассмеялся.

— Игрушки покупали! — он запрокинул голову к небу. — А меня привязывали. Отец мне на ухо сказал, что если я рот не открою, то он мне дома вломит.

— Пиздец! — Теон остановился посреди дороги, у него не нашлось других слов, чтобы описать ситуацию.

— Тебе, правда, игрушки покупали? — Рамси так искренне удивился, как будто в этом было что-то странное. Именно в этом, а не в том, что происходило с ним.

— Да, конечно, — Теону стало неловко, словно он виноват, что у него нормальные родители.

Рамси шагал чуть впереди, несколько раз повторил слово «игрушки» унылым шёпотом. Потом достал из кармана вчерашний батончик и протянул Теону.

— Держи, мне уже ни к чему.

Пока они ходили в аптеку за мазью от ушибов и обезболивающим, пока подошли к остановке, как раз подъехал автобус. В школу они вернулись ровно к обеду. После обеда, когда они пришли в комнату, Рамси выпил свои таблетки и лёг на кровать. Он выглядел таким печальным, что Теону его стало просто по-человечески жаль. Наверняка ему и так плохо, да он ещё расстраивается из-за своего диска. И с родителями ему не повезло — просто полный финиш. Теон подумал, что надо сделать что-то хорошее для него. Он ведь добра в жизни совсем не видел.