Печально констатировать это, но свое отважное «против» великий поэт Мандельштам сказал, приняв участие в общем голосовании. Это было отважно до героизма? До безрассудства? Еще бы. Но значит, и тут — своего рода завороженность Сталиным. Невозможность жить и писать с той внутренней свободой, словно этого наваждения, этого морока не существует.

Государственная, тоталитарная вонь, пронизавшая все общественные слои, и тут странным образом отметила свой триумф. Ее можно было вдыхать, вслух объявляя, что дышишь сладчайшими благовониями, и даже поверить в это. Можно было демонстративно заткнуть нос и назвать вонь — вонью (за что убивали). Одно было невозможно или, по крайней мере, невероятно трудно — не заметить ее.

Еще раз вспомним: «Пушкина… убило отсутствие воздуха». Мандельштам был убит за то, что сказал, насколько воздух отравлен. Другие жили, задыхаясь, страдая болезнью легких. Противогаза не было ни у кого.

Елена Сергеевна Булгакова, вдова Михаила Афанасьевича, признавалась, что не выносит, когда кто-нибудь говорит о неоконченной повести «Записки покойника» (больше известной как «Театральный роман»):

— Я так смеялся!..

Как, впрочем, не любила и хищного выяснения, кто есть кто в этой лукавой прозе о некоем «Независимом театре». Конечно, только ленивый дурак не узнает характернейших черт Станиславского, Немировича-Данченко, Качалова, Книппер-Чеховой, Ливанова, Яншина, но этого узнавания Елена Сергеевна и не хотела, дабы розыск прототипов не уводил от главного смысла «Записок»:

«Не об этом. Не про это. Это трагическая тема Булгакова — художник в его столкновении все равно с кем — с Людовиком ли, с Кабалой, с Николаем или режиссером».

Имеются, понятно, в виду — пьеса «Мольер» (иное название «Кабала святош») и биографическая повесть «Жизнь господина де Мольера», пьеса «Пушкин» («Последние дни») и сами «Записки покойника».

Действительно, всюду — то самое столкновение, о котором говорит Елена Сергеевна. Не исключая конфликта с режиссером Иваном Васильевичем, читай: Константином Сергеевичем. Ему, как и Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко, измученный ими Булгаков не мог простить испытанных унижений и, как он считал, многократных предательств, замешанных на трусости.

Он — не мог. Тем более не простила вдова, поставив, как видим, основателей Художественного театра в ряд с королем, наградившим Мольера опалой, и с императором, которому мы никак не может забыть гибель Пушкина.

Столкновение с «режиссерами» настолько задевало Булгакова, что стало темой его шутливых домашних импровизаций.

Елена Сергеевна запомнила и записала некоторые из них. Например:

«Будто бы

Михаил Афанасьевич, придя в полную безнадежность, написал письмо Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают ничего, — словом, короткое письмо, очень здраво написанное, а подпись: Ваш Трампазлин.

Сталин получает письмо, читает.

Сталин. Что за штука такая?.. Трам-па-злин… Ничего не понимаю… Ягоду ко мне!»

Пропускаю сцену с Генрихом Ягодой, тогдашним главой госбезопасности, и еще кое-что — вплоть до эпизода, когда в квартире Булгаковых «будто бы» появляется нарочный с приказом: немедленно в Кремль!

«А на Мише старые белые полотняные брюки, короткие, сели от стирки, рваные домашние туфли, пальцы торчат, рубаха расхлистанная с дырой на плече, волосы всклокочены.

Булгаков. Тт!.. Куда же мне… как же я… у меня и сапог-то нет…

Человек. Приказано доставить, в чем есть!»

Доставляют. Дальше — вновь опускаю невероятно смешной эпизод, где Сталин, завидев босого писателя, измывается над сподвижниками, поочередно веля разуваться Ворошилову, Кагановичу, Микояну. Пока Булгакову-Трампазлину не приходятся по ноге сапоги Молотова.

«Сталин. …Ну, вот так! Хорошо. Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?

Булгаков. Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит в МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят…

Сталин. Вот как! Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку.

Звонит по телефону.

Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Константина Сергеевича. (Пауза.) Что? Умер? Когда? Сейчас? (Мише.) Понимаешь, умер, когда сказали ему.

Миша тяжко вздыхает.

Ну, подожди, подожди, не вздыхай.