Впрочем, некий доносчик, не зная, что будет такая версия, невольно оспорил ее еще в двадцатые годы, вскоре по выходе в свет «Роковых яиц».

Цитата из повести:

«…Иванов за ножку поднял со стеклянного стола невероятных размеров мертвую лягушку с распухшим брюхом. На морде ее даже после смерти было злобное выражение…»

И вот «куда надо» поступает сигнал:

«Там же есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. Ленина, что лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти оставалось злобное выражение на лице.

Как эта книга свободно гуляет — невозможно понять».

Смелый народ стукачи. А вдруг спросят: да как вам такое могло прийти в голову? Как вы могли подумать, что покойный т. Ленин похож на злобную жабу?.. Нет, не боятся. Опять и опять вспоминаешь причину этакой смелости:

«Наши чувства правильные…»

Но есть и еще причина, по которой Сталин не может быть прототипом Сатаны из романа «Мастер и Маргарита». Сам автор предупреждал своего друга, драматурга Сергея Ермолинского:

«…У Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду».

Правда, здесь как раз можно услышать испуг: дескать, не приведи Бог, если кто-нибудь углядит опасное сходство — самое опасное из всех сходств. Так что не уводит ли друга и нас Булгаков от подозрения, способного его погубить?..

Все-таки — нет.

Даже страх перед Сталиным, без сомнения существовавший, не исчерпывает всего многообразия страхов.

В дневнике Елены Сергеевны Булгаковой и в воспоминаниях Виталия Яковлевича Виленкина (старого мхатовца, театрального педагога) рассказано — с двойной, стало быть, степенью достоверности, — как узкий кружок друзей слушал в авторском чтении первые главы «Мастера и Маргариты». И как все были смущены просьбой Булгакова угадать, кто такой Воланд.

Драматург Файко отговорился незнанием — вряд ли по недогадливости. «Виленкин сказал, что догадался, но ни за что не скажет», — записывает Елена Сергеевна. Ибо (слова самого Виленкина): «Отвечать прямо никто не решался, это казалось рискованным». Хотя, как рассказывал мне сам милейший Виталий Яковлевич, Булгаков словно не понимал этого риска, вернее, изображал непонимание. Даже спросил:

— Неужели, по-вашему, это нельзя напечатать?

И когда все смущенно потупились, воскликнул:

— Но это же почти Емельян Ярославский!

Имелся в виду автор «Библии для неверующих» (книги, которую я в своей молодости купил ради цитат из настоящей и недоступной Библии). Он занимал должность главного богоборца СССР.

В чем, однако, был риск?

То, конечно, не мог быть страх из раздела мистических: не произнеси, мол, имени нечистого всуе. Часть слушателей была неверующей, да и у самого Булгакова отношения с христианской религией были по меньшей мере неортодоксальны. Но жизнь действительно была полна страхов, не всегда обоснованных, даже не всегда объяснимых.

…Я когда-то провел отпускное время в компании Григория Григорьевича Конского, актера и режиссера МХАТа. Как раз незадолго пред тем в «Новом мире» Твардовского был напечатан «Театральный роман» («Записки покойника»), и Конский рассказывал мне о Булгакове, у которого он числился в молодых друзьях. Даже уверял, что в образе Петра Бомбардова, наперсника героя-рассказчика, узнает собственные черты, в частности свою актерскую невостребованность и неудовлетворенность.

Так вот. Славный и милый Григорий Григорьевич не рассказал мне о том, что мы узнали теперь из дневников Елены Сергеевны: «Гриша» был не только к ним вхож и тепло принимаем, но и подозревался в «битковщине».

«…Вел себя странно. Когда М. А. пошел к телефону, Гриша, войдя в кабинет, подошел к бюро, вынул альбом оттуда, стал рассматривать, подробно осмотрел бюро, даже пытался заглянуть в конверт с карточками, лежащий на бюро. Форменный Битков».

Напомню, кто позабыл: Битков — персонаж булгаковской пьесы «Последние дни», часовщик, приставленный Третьим отделением и лично Дубельтом к Пушкину. Ремарка из пьесы: «Битков, оставшись один, прислушивается, подбегает со свечой к фортепиано, рассматривает ноты. Поколебавшись, входит в кабинет, читает названия книг…»

И потом приносит своим нанимателям выуженный из бумажного мусора черновик «возмутительного» стихотворения…

Была ли «битковщина» Конского лишь невинным проявлением любопытства? Хочется думать, что — да. Хотелось того же и самим Булгаковым, отнюдь не отлучавшим «Гришу» от дома, хотя отношения, продолжаясь, были отравлены подозрением:

«Тут же приехал и Гриша Конский… Просьба почитать роман („Мастер и Маргарита“, конечно. — Ст. Р.). Миша говорит — я Вам лучше картину из „Дон-Кихота“ прочту (инсценировка Сервантеса, над которой тогда работал Булгаков. — Ст. Р.). Прочитал, тот слушал, хвалил. Но ясно было, что не „Дон-Кихот“ его интересовал. И, уходя, опять начал выпрашивать роман хоть на одну ночь. Миша не дал».