Она отдалась музыке. И медицине. Последней, пожалуй, с большей страстью. Когда Гермиона осталась одна, справочники по новым зельям стали чем-то вроде лучших друзей: спокойных, не выражающих собственного мнения, а оттого приятных. Потому что, стоит признать — характер ее испортился и из сложного превратился в откровенно скверный. В самом начале ей стало сложно общаться с Гарри и Джинни. Гермиона думала, что виной тому сама новоиспеченная чета Поттеров, упрямо не желающая проводить субботу в пригороде Лондона, расположившись на теплом одеяле, посреди зеленой травы и за поеданием сэндвичей обсуждать последние новости в мире зелий. Затем это отказался делать и Рон.

Поэтому, когда сеанс чтения завершался, на смену ему приходило старое, дребезжащее фортепиано, по недоразумению или нарочно забытое в ее съемной квартире предыдущими жильцами.

Родители, навещавшие Гермиону по субботам, находили ее умение «более, чем замечательным», особенно мать, сломавшая не один зуб о твердый характер дочери, когда пыталась сделать то же самое в раннем детстве Гермионы. За нее решила природа, наградившая девушку крайней степенью упорства и даже упрямства, а способствовал развитию — небольшой книжный магазин со специальной полкой, уставленной нотными тетрадями, в которых прилежная рука девушки выводила полузабытых козявок.

Сама же Гермиона оправдывалась, когда про себя, а когда и вслух, что погода на улице скверная, и прогулкам под зонтом, да под дождем, она предпочтет разучивание новой «Элегии».

С колдомедициной произошло так же. Она не задумывалась о карьере колдоврача на последних курсах, зато на младших делала это очень часто, наблюдая за манипуляциями школьной медсестры, мадам Помфри, когда та обрабатывала очередную магическую рану. Однако основной причиной на собеседовании у Главного колдоврача она назвала: «Я вижу фестралов». Последовавшая после этого звонкая пауза заставила седого чародея почувствовать себя неловко… впервые за почти пятидесятилетнюю карьеру.

Фестралов видели все сотрудники магического госпиталя. Другое дело, когда об этом говорила девочка, едва ли достигшая двадцатилетия, то есть, по меркам волшебников, еще совсем ребенок. Мистер Бернс долго дышал на штамп, перепачканный в засохших изумрудно-зеленых чернилах, прежде чем поставить оттиск на заявлении Гермионы. Трижды исказив фамилию девушки, он объяснил порядок приема на работу.

И по прошествии всего двух лет колдомедик Бернс не коверкал фамилию Гермионы уже никогда. Напротив, он говорил о новой сотруднице несколько более восторженно, чем о других врачах, что само по себе являлось удивительным обстоятельством. О скверном характере начальника среди колдоврачей ходили легенды, в эпилоге которых он все же слыл человеком честным и справедливым.

Тем более странным на этом фоне выглядела его дружба с Люциусом Малфоем, чье прошлое, наспех затертое в памяти, нет-нет да и проскальзывало в неприязненном кивке, если Гермионе приходилось столкнуться со старым знакомым в кабинете начальника, куда она заходила теперь очень часто, возглавив отдел несчастных случаев.

Мистер Бернс ежедневно, а порой и несколько раз за смену, вызывал Гермиону в свой кабинет, чтобы обсудить какой-либо спорный вопрос, а иногда и просто спросить совета, маскируя это мероприятие под совещание. Негоже ведь человеку в столь почтенном возрасте просить помощи у молодого сотрудника. Гермиона, однако, такие моменты ценила и не подчеркивала своей роли в процессе принятия многих решений, понимая, как иное здорово бьет по самолюбию начальника. Мисс Грейнджер не удивлялась, слыша свою фамилию в громкоговорителе, когда холодный голос секретаря Бернса требовал незамедлительно отложить дела и проследовать в кабинет руководителя.

В тот памятный день вызов к Главному колдомедику не предвещал ничего необычного и казался очередным понедельничным собранием. Но кроме мистера Бернса и Гермионы в кабинете никого не оказалось.

— Я слишком рано? — удивилась Гермиона, сверяясь с ручным хронометром.

— Нет-нет, — заверил ее Бернс, — доброе утро, мисс Грейнджер, присядьте. Сегодня к нам с визитом пожалует мой добрый друг, и я попросил бы вас немного подождать. Он, видимо, задерживается. Дело очень деликатное, мисс. Можете считать это моей личной просьбой.

— Ну-у, хорошо, — Гермиона услышала, как дрогнул собственный голос. — А кто этот ваш друг?

Мистер Бернс едва ли успел бы ответить на этот вопрос, хотя, видимо, готовился к нему заранее. Но только он открыл рот, как в камине, украшающем восточную стену комнаты, разгорелось ровное зеленое пламя — символизирующее, что таинственный гость прибыл.

— Мистер Малфой, — хором воскликнули колдомедики, только Джон Бернс приветственно, а в голосе Гермионы слышалось удивление, граничащее с полной растерянностью.

В два шага Малфой преодолел расстояние, разделившее их, и печатью приветственного поцелуя приложился к тыльной стороне ладони Гермионы. Обменявшись рукопожатием с Бернсом, Люциус дождался приглашения сесть, игнорируя молчаливое оцепенение Гермионы, и выбрал высокое кресло во главе стола. Гермиона стекла на стул, напротив Люциуса.

В помещении повисла долгая, весьма неловкая пауза, разбавляемая только похрустыванием костяшек мистера Бернса.

— Ну, что ж, — неуверенно произнес, наконец, колдомедик, — мисс Грейнджер, мистер Малфой, думаю, вам лучше поговорить наедине. С вашего позволения.