Несколько глав из послевоенной жизни Драко и Гермионы, в которых проказница-судьба имела окаянство столкнуть этих двоих. Не по собственной воле, но по просьбе, молодой колдомедик Гермиона Грейнджер оказывается сиделкой, да не у кого-нибудь, а у Драко Малфоя...
====== Решать ======
What is universe anyway
But a pouch of silver coins
The intense breathing
Of a dying animal
A foreboding of afterlife
Master keys in oaken chest
The somewhere is mine
Что есть Вселенная вообще?
Горсть серебряных монет
Агонизирующее дыхание
Умирающего зверя?
Предчувствие жизни после смерти?
Ключ в дубовом сундуке
Где-то есть и мой
J. Edlund
Солнце в линялой майке из редких облаков заглядывает в узкие окна древнего поместья. Отчаявшись пробиться сквозь плотные, темно-зеленые портьеры, оно медленно уходит наверх, к зениту, туда, где ему положено поставить точку в птичьей песне прохладного утра, и начать долгий знойный день лета тысяча девятьсот девяносто девятого года. Такого жаркого и сухого, что подобного даже старожилы не помнят.
Драко просыпается ближе к полудню, ведь делать это раньше нет никакого смысла. Он лежит с закрытыми глазами, слыша, как тихонечко скрипит дверь в его комнату, а затем до обоняния доносится легкий шлейф материнских духов. Он не спешит открыть глаза и притворяется спящим, даже когда Нарцисса крадучись подходит к изножью кровати. Его ресницы, возможно, дрожат, но Драко глубоко дышит и надеется, что в полумраке комнаты мать не догадается, что он уже проснулся.
Постояв немного в тишине, так и не решившись окликнуть его, женщина так же тихо уходит, плотно притворив за собой дверь.
И тогда он считает до трех. Про себя. Так, как делает каждое утро. «Раз-два-три — смотри», — глупая детская игра, готов закричать он в лицо уставившейся на него пустоте. Ничего не меняется. День за днем он видит перед собой одно и то же — ничего. Вакуум, облаченный в светлую, либо темную мантию в зависимости от времени суток. И Драко хочет кричать, бежать, разорвать, наконец, эту ткань, чтобы… видеть. Но, увы, не видит почти ничего и даже закричать не может, памятуя, как однажды его отчаянный крик посреди ночи поставил на ноги весь Малфой-Мэнор.
Он еще раз, с негасимой надеждой жмурится и снова открывает глаза. Ничего. Только свет, показывающий, что пришел еще один бесконечно долгий день практически полной беспомощности.
Нет, Драко не ослеп совсем, равно, как и двигаться мог. С трудом, но все-таки самостоятельно. Да он и не пережил бы позора, придись кому-либо, домовику или родственнику, сопровождать его в уборную. А так… юноша вполне мог добраться до нее самостоятельно, опираясь на массивные костыли, придерживаясь за стены. За год, что он провел в вынужденном отчуждении от красок мира, он научился видеть по-другому — руками.
Вот и теперь, нащупав стоящие у кровати костыли, Драко неловко спустился с постели, ему хотелось произвести при этом как можно меньше шума, но мать, в очередной, видимо, раз обходившая с дозором часть дома, в которой находилась спальня сына, услышала возню и, постучавшись, распахнула дверь.
— Доброе утро, милый, как ты сегодня?
Несколько мгновений и он чувствует легкие ладошки на своих плечах.
— Привет, мам, спасибо, совсем неплохо.
— Ты… — в ее голосе снова звучит надежда, точно такая же, какую он испытывал сам до того момента, как открыл глаза, которую они лелеют и берегут, и которая, наверное, никогда не угаснет.
— У меня все по-старому, — безапелляционно заключает он. — Я вижу, что сейчас утро. А изумрудное пятно передо мной означает, что ты надела свое любимое платье. По какому случаю?
— Сейчас я не хотела бы говорить на эту тему, Люциус хочет обсудить вопрос лично.
— Мне нужно спуститься к нему в кабинет?
— Нет, лучше в сад. Сегодня прекрасный, солнечный, немного жаркий день. Домовики сервируют завтрак в беседке, и мы с отцом подождем, когда ты умоешься и переоденешься… но… если хочешь… я помогу тебе с этим.
— Ты прекрасно знаешь, что я не нуждаюсь в помощи, — Драко услышал в собственном голосе те стальные нотки, коих никогда не желал воспроизводить, когда дело касалось матери. Но совладать с собой в вопросах самостоятельности он, увы, не мог, хотя более всего теперь ему хотелось закричать: «Оставьте вы уже меня в покое! Все! Я сам могу о себе позаботиться. Я не инвалид».
Но он промолчал. Из жалости к матери, а еще отлично понимая, что он ИМЕННО инвалид. И что не будь Малфои финансово независимы, не окружай их круглосуточный, ненавязчивый сервис многочисленных домовиков, ему пришлось бы признать это вслух.
— Я приду через несколько минут, — сказал он уже значительно спокойнее. Зеленое облако материнского платья пошевелилось и зашелестело. Женщина направилась к выходу.
Оставшись один, он торопливо, как только мог, направился к ванной комнате. Непонятно почему, но быстрота действий стала важным слагаемым в аксиоме собственной состоятельности. Спотыкаясь, едва не падая, проклиная гигантские размеры комнаты, он, наконец, уперся в дверь. Раньше все эти действия казались такими естественными, простыми, что теперь, когда несколько секунд уходило на то, чтобы просто нащупать дверную ручку, слезы злости и бессилия сами собой наворачивались на глаза.