Что осталось от случившегося в её памяти?
Страшный лязг, который прорвался сквозь дым и вой пламени, заглушив жирный треск древесины. Должно быть, пожар высвободил хилую решётку, что была накручена на брус вверху ворот и ещё до осады безнадёжно там заклинилась. Теперь герса пала и распрямилась всеми сочленениями: подобие гибкой сети. Те из нападавших, что хотели ворваться первыми, очутились в ней и забились, как рыбы.
Этого мгновения хватило, чтобы рыцарь Бельтран подтолкнул её в спину узловатым кулаком:
– Иди, Альги, девочка. Я вперед... Мы прикроем...
Иногда, на пределе сил, они возрастают, и клинок, непомерно тяжкий, словно отдаёт тебе мощь поверженного врага.
А вот память словно отрезает от тебя тем же клинком.
Меч плясал в руке. Алка - будто не она и вряд ли та чужеземная Альги, кем её назвали, - видела, как под тяжестью улова рвётся стальной невод, как её друзья схлёстываются с рыжекосыми, падают, отступают, оттесняют, прорываются. Прямо в гигантское осатаневшее солнце.
Жестокий удар в плечо.
И сама Алка - в кровь и огонь пожарища. Опрокидывается, падает в колодец темноты, не ощущая дна.
...Пробудила жгучая боль, которая странным образом накладывалась на ноющую.
– Тц-ц, - проговорил некто, - это чтобы мёртвый огонь не прикинулся.
Окские слова этот человек выговаривал нечисто.
Алка открыла глаза: своды грубого базальта, похоже, подвал центральной башни. При прежних хозяевах её использовали как кладовую, но сейчас, едва девушка повернула голову, как в свете жирников колыхнулись и спутались широкие ленты вони: грязное льняное полотно, волглая овчина, протухшая кровь, смертный пот, харкотина, кал и моча.
– Лекарь вырезал стрелу целиком. Не пропадать же доброй стали, - сказал голос.
– А Джизелле приказал смочить рану от заразы крепкой архи.
Над ней склонилась чёрная лохматая голова в неуклюжем тюрбане.
– Это ты Джизе... Кто ты?
– Пленник, вроде тебя. Но взят без такого почёта. Безоружным. И давно.
– Тебя не убили?
Он, кажется, ухмыльнулся.
– Без оружия, сказал. Тебя пока тоже не убьют. Дивятся, что с мечом и в воинском поясе. Ты одному из них по запястью полоснула, важному.
– Тогда не поняла.
– Оружного противника убить - высокая честь обоим. Мужчину, будущего мстителя убить - необходимость. Ребёнка ростом ниже тележной оси - позор. Женщину - бесчестье. А кто ты - онгры не понимают.
Услышав их, подошёл еще один. В полосатом балахоне до пят, седые волосы туго закручены серой тряпицей. Наклонился, потрогал Алкино плечо, сказал отрывисто:
– А себ тишта. Кётешт.
Джизелла прижал руку к груди, засуетился с тряпьём.
– Что... сказал? Кто?
– Лекарь толкует, рана чистая, можно повязку с мазью наложить.
Бережно открыл и приподнял девушку. Наложил жирную тряпицу, примотал полосой ткани.
– Напоить тебя?
В глиняной чашке плескалось нечто синевато-мутное. Тошнотворное.
Отхлебнула.
– Кумиш. Сброженное кобылье молоко. Его в архи перегоняют, - кивнул Джиз.
– И для лёгких хорошо. А воды дал бы тебе, но опасно при таких ранах да в чужом месте.
Алка нахмурилась.
– Говоришь, не чужое оно, место?
Кивнула.
– Твоё, выходит. Было. Зовут-то как тебя? Не прячься, у них не знаешь, что тебе поможет, что навредит.
Всё, чему помешала изматывающая осада крепости, от чего остался один язык, - нахлынуло, смешалось с тем, что её разум сохранил от мира по ту сторону.
– Альгерда. Племянница коменданта крепости.
– Знатная добыча, - кивнул Джиз.
– А ты?
– Что я? Слуга. Шут. Приставлен к знахарю.
– Знаешь нашу речь?
– Я по рождению местный. Ренегат - одну веру на другую сменил, как чужой наряд теперь на мне болтается.
Он был не в меру разговорчив. Расторопен - когда женщины-прислужницы приволокли похлёбку в котлах, зачерпнул ей, себе и доброй дюжине лежачих. Не брезглив - менял всем перевязки, подставлял и выносил поганую утварь.
Крупица за крупицей до девушки доходила история его жизни.
Родился он не в самой долине, как Альгерда, но в окружающих её горах, в небольшом поселении, где вся жизнь состояла в том, чтобы пахать, сеять, пускать в ход серпы, пожиная скудный урожай. Бывали тут и праздники, самый главный из них - весенний. Надо же благодарить Высокого Сеньора, чтобы не стало хуже. И одновременно призывать его благословение на изнасилованную пашню, чтобы снова стала девственной.