– Тут нужно участие юных и незамужних, - говорил Джизелла.
– Обряд такой. Вот меня и выбрали среди многих: сироты угодны богу, а просить за меня никого не нашлось и не найдётся. Нарядили и пустили в священный хоровод.

Какая из дев выпадет из коловерти самой первой - та пойдёт в уплату Высокому, - говорил тем временем Джиз.
– А оставшаяся в одиночестве - лучшая невеста. Вот я как раз и остался.

– Ты себя, что ли, ею считал?
– удивилась она.

– В десять лет не очень-то в такое вникаешь, если за общинными гусями ходишь с хворостиной, - ответил он.
– Голым меня никто не видел, кроме повитухи, даже матушка, умершая моими родами. А повитуха была ведьма из тех, кто и на костре соврёт. Словом, повенчали нас, отвели на ложе, задрал жених мою сорочку до самого горла, изготовился - и узрел диво. Раз в пять длиннее девичьего похотника.

Меня в той же свадебной пристройке и на тех же брачных снопах спалить хотели, да не судьба была. Выломал доску - руки у меня были не девчоночьи - и утёк.

От горы к горе, от села к селу, от деревни к деревне, потом степи кругом пошли. Где крал, где бог посылал. Сменил юбку на штаны, а то удивлялись, с чего это девка одна бродит-кочует. Лет двадцать назад, если со счёту не сбился, попал на передовые дозоры онгров.

– Пленник теперь? Раб?
– спросила девушка с сочувствием.

– Не совсем. Здесь таких, как я, не любят, но сильно побаиваются. Жрец их, варашло, считается ни мужчина, ни женщина. А знахарь - тот же колдун. Я, правда, только учусь.

– Джиз, как думаешь, что со мной будет?

Он с готовностью ответил:

– Никто не скажет. Невольники говорят новым хозяевам - бесноватая ты была по молодости. Не хотела принять свою исконную долю.

Когда Алка поправилась настолько, что стала сама добираться до котла с едой и зловонной кадки, Джизелла стал подходить реже. Но однажды они со знахарем явились к ней оба.

– Слушай, Альги, чего Берток хочет. Ты своё дело сделала нечисто - кисть от запястья отсекла только наполовину. Гниёт теперь, и зараза тронулась выше. Надо резать. Дурмана на всё не хватит, вот Вираг, молодой вождь, и говорит: позови чужую варашли, её голос услышать хочу.

– Я не ворожея, - воспротивилась Алка.

– Кто ж ещё?
– усмехнулся Джиз.
– Иди лучше добром - лиха не будет.

Её подняли с пола и повели в соседнюю комнату.

Здесь был лишь один человек - распростертый на подобии узкого стола и привязанный. Рядом на особом табурете покоилось нечто, сильно напоминающее орудия пыток.

Алка посмотрела туда с ужасом - предводитель осады и штурма, тот, кто велел поджечь ворота крепости и собирался вырезать жителей. Но перед ней был совсем юноша, смуглокожий, светловолосый, нагой по пояс. Правая рука, в лиловых пятнах гангрены, была устроена отдельно, на чём-то вроде козел, серые глаза бессмысленно глядят в потолок.

– Леч а фейебен эс енекелни хельезираж, - велел Берток и взял в руку нож.

– Становись ближе к изголовью, так, чтобы воин тебя видел, и говори свои заклинания, - перевёл Джаз.

– Не смогу. Не сумею, - простонала она.

– Подлезть под его саблю сумела?
– ответил Джиз.
– Рубиться вместе с воинами не побоялась? Читай что помнишь. Ему всё одно.

Альгерда помнила отрывки из сладостных баллад, грациозных лэ и вирелей, рондо и триолетов. Но перед лицом этого до странности беззащитного мальчика всё пропало.

И оттого Алка начала затверженное с младых волос, обмусоленное, бессмертное:

"Мой дядя самых честных правил..."

Джизелла плотно взял голову вождя обеими ладонями, зажал в тиски. Откуда-то во рту Вирага появилась липовая деревяшка - стиснуть в зубах вместе с болью. Девушка скандировала про воспитание Евгения, про мосьё аббата и дней минувших анекдоты, пока нож с омерзительным звуком отделял гниющую плоть от живой и кровоточащей. Менялись местами и отлетали в никуда целые строфы; брусничная вода без вреда для пьющего стекала по суровой ткани, сон Татьяны невольно попадал в ритм визжащих зубьев, что пилили кость. Целый мир успел пролистать себя, когда лекарь отбросил зловонный шмат мяса в стоящий внизу горшок и начал зашивать культю.

– Свободна, - Джиз подхватил горшок и охапку бурого тряпья.
– До своего ложа доберёшься? А то иди со мной, продышишься на открытом месте.

Ноги у неё стали как из тряпки, и хорошо, что лестница, ведущая из подвала, оказалась недлинной. Альгерде понадобилось упереться рукой в косяк, чтобы выстоять, пока Джизелла выбрасывал окровавленные лохмотья в огонь, а горшок...

Горшок он долил водой и воткнул прямо в уголья.

Костры горели здесь повсеместно. Враги убрали наполовину сгоревший палисад и сняли ворота. Степняки расположились основательно: везде кибитки или шатры, отовсюду запах печёного мяса, женский говор, смех ребятишек и звон молота о наковальню.

– Кочевье, - объяснил подошедший Джиз.

– А наши где?

– Кого за ворота сволокли и сожгли рядом с нашими убитыми, а кто, как и прежде, на стенах, - он кивнул туда.

Горсточка полузнакомых ей людей потихоньку возилась на самом верху - должно быть, им принесли горячее и позволили немного отдохнуть.

Рвота внезапно подступила девушке к самому горлу.

– Джиз, ты зачем кипятишь... вот это?

Он глянул ей в глаза - почти вровень:

– Кости сохранят для Вирага, чтобы ему быть похороненным в целости. На том свете быть с обеими руками. Варево выльют в курган, чтобы часть юного вождя стала рядом с погибшим отцом и его народом.