Шрифт:
Люди оживились, засмеялись, это им было понятней лекции.
— Во-во, ты нам побольше частушек этаких рассказывай.
Потом на маленьком экране из простыни крутили кино, которого никто не понял, удивлялись поимке анаконды в Венесуэле. На улице стемнело, молодежь собралась на «сходку». За деревней на столбе горел единственный яркий фонарь. Бригадирша Тамара неторопливо подшила к Моне, фактически уперлась в него грудями и кокетливо сказала:
— Что ж, лектор, городской товарищ, пойдемте с нами, послухайте и вы наши частушки. А ночевать коли негде, ко мне милости просим.
— Спасибо за приглашение. Я уж собрался здесь, в правлении, спать.
— Что ж здесь-то? У меня половчей будет. — И опять подмигнула.
Моня глянул ей в лицо: девка смазливая, глаза лучистые. И тоже подмигнул ей…
Сначала «на сходке» пропели «политические»:
Слава богу, понемногу Стал я разживаться: Продал дом, купил ворота, Начал запираться. Ай, спасибо Сталину, Жить счастливо стали мы: Я и лошадь, я и бык, Я и баба, и мужик. Ой боюся я, боюся, Я на Фурцевой женюся, Буду тискать сиськи я Самые марксистские. Пропою я вам еще Частушку небывалую: Стал Никита наш Хрущев Кремлевским вышибалою.После этого перешли на «лирические»:
Частый дождичек идет, Ветка к ветке клонится, Парень девушку е..ет — Хочет познакомиться. Девушки, капут, капут! У нас по-новому е..ут: Руки-ноги во хомут Засупонят и е..ут. Полюбила Яху я, У Яхи мельница своя. Как узнала Яху я — У Яхи нету ни х..я.Вышел вперед возница-подросток, который привез Моню, и срывающимся подростковым голосом пропел:
Мимо тещиного дома Я без шутки не хожу: То ей х..й в окошко суну, То ей жопу покажу.Кто-то из парней крикнул:
— Одуванчик, давай одуванчик, что ли!
Гармошка заиграла плясовую, в центр круга вытолкнули одну из девушек, двое ребят подскочили, ловко задрали ей подол сарафана и связали узлом над головой. Сапоги и сиреневого цвета трусы внизу, связанный сарафан сверху — в таком виде она, действительно, стала похожа на одуванчик. Моня удивился затее, подумал: «Деревенский стриптиз». Парни гоготали, девушки фыркали и визжали, а «одуванчик» закрутилась под гармошку и общее улюлюканье:
— Эй, бля, пляши почаще!
Бригадирша толкнула Моню локтем, сказала:
— Нечего заглядываться, товарищ лектор. В городе, небось, на лучшее нагляделся. Пойдем, что ли, ко мне. Тебя как звать-то?
Моня соврал:
— Михаилом.
— А меня Тамарой. Я с мамашей живу, но ты не стесняйсь, она глухая и почти ничего не видит. В войну перетрудилась, без коней бабы-то ведь на себе пахали. Вот больная и стала. А ваш Хрущев там, в Москве, выдумал, чтобы упразднить приусадебные участки и ограничить продажу кормов для личного скота. А колхозники только и кормятся с этих участков, и своих коров, коз и свиней тоже с них кормят.
На ботинки Мони налипло столько глины, что он еле понимал ноги, скользил и балансировал. Тамара крепко подхватила его и опять подмигнула. Он соображал: «Хочет со мной переспать, что ж, попробую деревенские страсти».
В избе Тамара первым делом взяла коромысло и ведра:
— Водицы надо принесть, чать, сам с дороги помыться хочешь и ботинки свои очистить. А нужник вон тама, за огородом, — махнула рукой на деревянную кабинку-уборную.
Моня подхватил ведра:
— Дай я тебе помогу.
Она со смехом ткнула его в бок:
— Куды тебе, это дело деревенское.
— Я ведь все-таки мужик.
Моня взялся крутить ручку колодца, поднимая ведра со дна. Тамара затопила печь и поставила греть воду:
— Сымай рубашку, полью тебе, — поливая ему на шею и спину, девушка продолжала говорить: — Аккуратно вы ходите, городские, не то, что наши мужики. Рубашка-то у тебя, небось, синтетитская да с запонками. Ну, а теперь ты уходи, я тоже сполоснусь.
«Подмыться хочет», — решил Моня и через щель в занавеске украдкой наблюдал за ней. Она сняла сапоги, и он увидел, что у нее красивые стройные ноги, немного полноватые из-за сильных мышц. Она заметила, задернула плотней занавеску, засмеялась:
— Налюбуешься еще!
Моня оглядывал бедную комнату: стены бревенчатые, растресканные, заткнуты паклей. В углу старые иконы, на стене тикают часы-ходики допотопной конструкции — с двумя гирьками на цепи, рядом старое зеркало в раме, все в трещинах, так что трудно что-нибудь разглядеть, вся другая стена в семейных фотографиях, сильно отретушированных, все лица похожи. Древний буфет, тумбочка с вышитой тряпочкой на ней, четыре старых стула, скамейка у стены, небольшой стол — вот и все убранство. Была еще полка с книгами, а на ней романы «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Кавалер Золотой звезды» — патриотические творения социалистического реализма.