Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
вернуться

Первомайский Леонид Соломонович
Шрифт:

УРАГАН

В тучах, в мареве, в дыму Черный вихрь подниму, Гикну в поле… В чистом поле, На раздолье Понесусь над ширью спящей Степью, чащей, Без разбора, Выше, выше ринусь скоро Буревеем, буреломом, С гулом, с громом Сокрушу, Махом Прахом Окружу!.. Громче, громче забушую, Залютую, Загремлю, Дикой мглою Над землею Прошумлю! Воды тихие взволную, Волны буйные взнесу, Дымом небо размалюю, Горевую, Чуть живую Умирания красу!.. Смертью адскою грозящим Дымом-пламенем горящим Вдруг взметну, Скоро, скоро Без разбора — Среди степи, среди бора, В поле, в море На просторе, Все устои, сваи в споре Всколыхну!..

CREDO

Гнев и слезы душат лиру, Не продастся лира, нет!.. — Не твори себе кумира,— Мой излюбленный завет. Звук люблю, летящий к небу, Вдохновенную красу. Богатеям на потребу Я души не понесу. Я люблю свои страданья И страданья тех людей, Что несут без колебанья Стяг страдальческих идей. Братом света, братом солнца Хоть на миг хочу я быть. В небе звонами червонца Жара солнца не купить. Все мое, сколь хватит взору, Свет сияющих высот, И лазурному простору Гимны дух живой поет. И звенит, и плачет лира. Я иду за Рубикон. — Не твори себе кумира,— Мой излюбленный закон.

«Не любовниц чернооких…»

Не любовниц чернооких, Зажигательниц сердец, Я певец степей широких, Края вольного певец. Тот, кто волю променяет На богатство и почет, Пусть царевну обнимает, Все же счастье не найдет. Тот, кто край родной забудет, Про того заметят вслед: — Нищим старцем всюду будет, В нем живого сердца нет. Тот, чей край могучий, дружный, А не гибнущий в борьбе — Пусть пребудет равнодушный И живет сам по себе. Кто ж молчит, а край в неволе Горе горькое гнетет — Тот трава дурная в поле Иль паршивый в стаде скот.

ЛЕДОЛОМ

С гулом, с громом, Вдаль несомом, С ледоломом Старый Днепр забурлил, Кору зимнюю пробил! Льдину льдиной Бьет стремниной, И ледовой мешаниной Кружит, крошит!.. Днепр ревет, — Так он борется, живет. Воды гонит… Тонет, тонет Царство сонное — весна! У кого же мы в полоне, У какого злого сна?

К Т. Г. ШЕВЧЕНКО

(В день 100-летней годовщины)

Вышней милостию стало Не таким уж черным зло, И меж тернами немало Белых лилий расцвело. Чисто поле ты засеял Среди горестей лихих, Ветер буйный не развеял Этих зерен дорогих, Еще мчатся ураганы, Еще в поле свищет гнев, Чуть виднеясь сквозь туманы, Лучший день встает, зардев. Знай, Кобзарь, что в поле этом От межи и до межи, На раздолие воспетом, Не найти детей чужих. Пусть бушуют ураганы, Пусть над полем свищет гнев, Щедрой жатвой без обмана Одарит нас твой посев!

Василь Чумак

МАЙ

В путь. Молчать. Зачем дорога? На опушке. В балке тесной. Слушать, как бормочет пьяно захмелевший лес привет. Захмелеть — и не словами, а улыбкой или жестом говорить про зелень эту, без границы и без края… А расцвет?! Песня тонет, тонет в шелесте и листьях… Убеждать кого-то пылко, безнадежно и цветисто и кого-то убедить. То есть: птицею подняться, звонкой птицею летая — закружить, заворожить: неужели с тесной хатой вы довольны только знаться? Можно краше и свободней жить! А потом: все тише — тише… И замолкнуть снова: нет! Только шелест. Только листья. И расцвет.

«Жажду я — утро на поле встречая…»

Жажду я — утро на поле встречая — жемчуг молитвы крестовым снова венком повить. Жажду я — с первым лучом рассвета — в бокалы с ветром шума и ропота волнами влить. Жажду смешать — под лучами заката — жемчуг и ветер, чтоб полем росистым долго бродить. И пить. И пить.

«Столько счастья, что боюсь я. Заласкает, как русалка…»

Столько счастья, что боюсь я. Заласкает, как русалка. Шелковистыми лучами спеленает, обовьет. В плен возьмет. И зацелует пылко, жарко, жадно. Жалко: страсть мою — хмельную брагу — всю до капли изопьет. Только миг. Осколок мига — вспышка молнии мятежной. А исчезнет — и как будто недоступным станет мне. Пусть вернется! Пусть истратит. Пусть целует пылко, нежно. …Луч серебряный холодный усмехается в окне.