Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
вернуться

Первомайский Леонид Соломонович
Шрифт:

«Мы уж близко подходили к дому…»

Мы уж близко подходили к дому, Как промолвил ты, на редкость тихо: «Рядом с нами кладбище, скажи-ка,— Не зайдем?» Окутан полудремой, Согласился я. Прошли в ворота. Древние деревья с неохотой Поклонились. Рута полевая Пахла, над землею проплывая. Мы свернули, сели недалеко. Ты курил, молчал, вздыхая трудно. Было тихо, сонно, беспробудно, Лишь кузнечик остро где-то цокал. Ты сказал: «А правда, здесь так славно? Я с вокзала по дороге к дому, Чтобы дух перевести, исправно Захожу сюда… Не быть ли грому?» Навалилась туч тяжелых груда, Гром упал в их темные разрывы. Встал я… Так недалеко отсюда Ты лежишь теперь под тенью ивы. 1934

«Я помню дождь, и ветра зов…»

Я помню дождь, и ветра зов, И растревоженность кустов, И серебристый дальний гром, И сизый дым на луговом Просторе под косым дождем. Орешник в молодом леске Я осторожно разомкнул, В тень свежую его шагнул И на притоптанном песке Приметил норы диких пчел, И трепет крыл, и пятна смол. В воспоминании моем Тот день — оторванный листок. В пространстве лета голубом Склонился детства колосок, Росою сонной окроплен, И потонул в дали времен, Как серебристый дальний гром. 1929

«Как тихо тут; земля и солнце!..»

Как тихо тут; земля и солнце! Уже орешник неприметно Светильники свои развесил, И зеленеет мурава. Как мирно тут: тебе на локоть Лягушка плоская вскочила. В воде озерной лягушата Лесною заняты игрой. Прислушайся; там, за горою, Там, за вершинами дерев, Лазурь роняет капли света В разливы пристальной весны. Побудем тут. Здесь все дороги, Что землю, занятой любовью, Приводят к нам, ее питомцам. Побудем тут наедине. 1929

«Сизый голубь вечерний…»

Сизый голубь вечерний, Ой же ты, сизый голубь мой! Слети в гнездо свое, В гнездо свое темное, Слети же ты издалека Из моего ясеневого края. Сизый голубь вечерний! Звезды ли не опечалены, Тихие воды не вспенены? Цветет ли солнце, тюльпан-солнце, Раздвигая дуги-ветки На полянах и на опушках? Сизый голубь вечерний! Брызни на меня сон-травой: Вблизи тюльпан-солнца робость, Злобу-тоску избыть, Вблизи тюльпан-солнца, сиз-вечер, На земле моей шум-ясеневой. 1932

ОГОНЬ

Уложил на стены крыла опаленные И, как на листке мотылек, Замер. Пишу в тишине, а он Наставил ушко свое, слушает, Как друг, как сподвижник, он любит мой труд. Со мною дышит, думает со мною И — только разволнуюсь — содрогается. Давно минула полночь. Тьма кромешная Скребет дверной косяк когтями жадными. Изнемогаю. Друг не знает устали. Я приближаюсь. Добрый и доверчивый, Он смерти не подвластен. Я дышу еще. Земля качнулась. Мгла внезапно грянула. Упала, словно каменная глыбина. Погиб он или быстро крылья выпростал Из-под навалов — и исчез в безвестности? 1932

«Такая красивая хата…»

Такая красивая хата. Две яблони рядом с нею. На правой — цвет-первоцвет, На левой плоды краснеют. Над хатою — стрелкою дым, От хаты к стрелке — дорожка. Утро залито голубым, Солнце льется в окошко. Внезапно ребячий крик: «Ой жук огромный, какие крылья» Дым — в печь, стежка — в кусты, Яблони под стрехою скрылись. Распласталась быстрая тень, Загудело, как гром из бездны. Страх! А яблони — в смех: «Да он же не настоящий — железный!» 1931

«Выбегает в море челн…»

Выбегает в море челн С выгнутою грудью. Шапка на челне, как сито, А под тою шапкой — люди. Немного — один китаец. В руках удочка из тростника. Веют пальмы, снуют бакланы, На горах голубые снега. Почему-то невесел китаец. От удочки мысли его отвлекали. Выплыл дельфин из моря: — Китаец, не надо печали. — Ну как же, не надо печали! Полосат мой кораблик — мое достоянье, Сам я молод, и ус мой тонок, И красно на мне одеянье. А посмотреть — я невольник, Хоть с такою статью завидною Нарисованный на фаянсе Чьей-то рукою зловредною. 14. III. 1931

«Ты в сонных покоях мещанки…»

Ты в сонных покоях мещанки За низким трухлявым окном Дни свои губишь нещадно, Склоняясь над низким столом. Стертый образ, цветы из воска, Тарелка прозрачная на стене, Из лоскутьев линялый коврик — Всегда в темноте, в тишине. А во дворе, за садами Белый дымок, а на нем, Как шмель над черемухой влажной, Тяжело развалился гром. И тянется — тянется к полю — На запах земель, яровых, Над медуницей качается, Не мнет, не шатает их. В бузиновой гуще ночует, Чуть свет — на холмы бредет. Весь день свободно кочует Среди голубых широт. У мещанки бронзовый ангел Трубит, как перед Судом, Чья жизнь выцветает, как вышивка Цветочная за стеклом.