Шрифт:
— По-моему, я тебя видел при писателях.
— Это тоже не столь важно.
— Я вот к чему: сам-то ты что написал — уж больно скор всех хаять.
— Во всяком случае, не агитки, будь спокоен.
— Тогда письма небось?
Выскочило неожиданно — Ауримас ужаснулся; письма — почему письма?
— Письма? — Обладатель бакенбард сверкнул глазами, холодными, как и его голос. — С чего ты взял?
— Тебе это подходит.
— Что именно?
— Письма строчить.
— Какие письма? — переспросили бакенбарды; голос дрожал — Заговариваешься, мой мальчик…
«Что ж, мальчик…»
— Струсил?
— Я? Чего мне трусить?
— Выходит, есть чего — ишь напугался… Глаза выпучил. А я, между прочим, не привык спорить с утра…
И отвернулся, давая понять, что бакенбарды его больше не интересуют. И усы тоже. И тон, которым все говорилось. Еще чего! Это тебе не торжество с новичками, милейший, — будь это собрание сегодня, я послал бы такого распорядителя ко всем чертям; вошли во вкус! Нынче все равны; и если ты, усач, будешь цепляться… Поверх газеты он глянул на студента, который продолжал сидеть на прежнем месте и, медленно постукивая пальцами по столу, холодными глазами смотрел на стену перед собой; взгляд Ауримаса словно пробудил его ото сна.
— А хочешь? — спросил он, медленно поворачиваясь, уже без этого своего постукивания пальцами по столу. — Хочешь стать человеком?
— Человеком?
— Знаю, хочешь.
Он придвинул свой стул ближе; Ауримас положил на стол газету — опахало из желтой рукояти, со статьей, которая его интересовала; другие опахала повисли на полке близ двери; там ютился тощий, как гвоздь, библиотекарь — издалека блестели пуговицы его кителя; на студента с Ауримасом он не обращал внимания.
— Знаешь?
— Ты им не нужен.
Так и есть: он… Совершенно точно. Письма писал он, усатый, в бакенбардах; это его короткие фразы-обрубки…
— Нация не простит.
— Постой, кому это я не нужен?
— Большевикам. Даубарасу. Даубарасу и Грикштасу. И, понятное дело, Гарункштису этому.
— Гарункштису?
— Вот именно, закадычному другу Гарункштису. Тому самому, кто на небезызвестном углу Аллеи Свободы…
— Каком еще углу?
— Где окошечки все в решеточках, вот на каком углу. Не понятно? Там, куда вы хотите весь наш народ…
— Гарункштис?
— Нация вам не простит.
«Нация вам…»
— И учти, мы так не с каждым…
— Вы?
— Мы.
— Кто это — мы?
— Не дошло еще? Неужели?
— Дошло.
— Тогда не спрашивай. Не старайся знать слишком много. Это вредно.
— И вы со всеми — так?.. — Ауримас закусил губу. — Именно вы? Со всей Литвой?
— С такими, как ты, мальчик, разговор может быть один и только один.
Мальчик, сплошь да рядом — мальчик. Мой милый мальчик… Шапкус! Черт подери, настоящий Шапкус!
Ауримас медленно оглядел собеседника.
— Чего уставился? — спросил тот и поднялся; сверкнул золотой коронкой. — Покупать собрался?
— Мне такого и даром не надо, — ответил Ауримас и тоже встал. Сдавило горло. — На дороге найду — не подберу.
— Ох, мальчик!.. Сказал бы я… ох, сказал бы кое-что… ты бы, как собачка… сейчас же…
— Говори!
— Нет уж, не тебе… и не здесь…
— Да кому хочешь! А ну-ка!..
— Я думал, ты человек мыслящий… литовец… а ты…
— А я?
— Такой же большевик, как и все остальные…
— И горжусь этим.
— Гордишься? Тем, что ты — как остальные? Как все…
— Ага!
— Тем, что ты — как Гарункштис? Или — как Даубарас? Казис Даубарас?
— Ну и что же?
— А то, что это тебе не по зубам, мой мальчик… Даубарас — в нем что-то есть… не отнимешь… а ты — рабфаковец с Крантялиса… и больше ничего… Светлое грядущее нации…
— Замолчи! Слышишь? Заткнись, а то…
Кто-то закричал, да так громко, что Ауримас съежился и обомлел — от ярости, которая ударила в голову горячей волной; он оглянулся — кто это заорал и заскрипел зубами — так заскрипел, будто вывихнул челюсть? Что-то надо было делать, что? Он снова оглянулся, увидел студента с бакенбардами — тот пятился к двери, увидел подшивку газет на соседнем столике; в глазах потемнело…
— Вот скоты! Ну разве не скоты?! — Он расслышал гулкий стук и одновременно — голос и сразу заметил библиотекаря: тот стоял рядом и гневно смотрел на него; это был все тот же сухопарый старичок в кителе с блестящими пуговицами, в черных сатиновых нарукавниках. — Милицию из-за вас вызывать, да? Скоты…
— Милицию? — Ауримас смотрел на газетную подшивку, которая, разметав свои страницы, словно мертвая птица с распластанными крыльями, валялась у двери; почему-то валялась она у двери; рядом испуганно жалась горстка студенток. — Какую милицию? Зачем?