С моей точки зрения работы Густавсона занимают очень почетное место среди научных исследований не только русских, но и иностранных химиков. По своему творчеству, Г. Г. несомненно стоит выше Меншуткина и надо жалеть, что он не сделался профессором Петербургского Университета или Московского, где он, имея гораздо более учеников химиков, чем в Петровской Сельско-Хозяйственной Академии, создал бы серьезную химическую школу, чего не удалось сделать Н. А. Меншуткину. Без всякой похвальбы, могу сказать, что и

Густавсон в свою очередь очень высоко ценил мои работы и всегда с удовольствием проводил со мной время; иногда он заходил ко мне в лабораторию, чтобы посмотреть мои опыты под давлением. Нас сближало сходство интересовавших нас научных проблем в области углеводородов. В особенноости часто мы стали видеться, когда я решил заняться строением углеводорода, впервые полученного Густавсоном и названного им «винилтриметиленом». Способ получения этого углеводорода не давал возможноости судить об его строении, и надо было найти реакции, которые бы позволяли определить его конституцию. Эта задача 30 лет тому назад представляла большие затруднения, так как тогда мы очень мало знали о циклических углеводородах, содержащих при этом двойную связь. При свиданих с Густавсоном, я делился мыслями, какие реакции надо проделать с его углеводородом, чтобы доказать его строение. Иногда он соглашался со мной; иногда же спорил со мною, указывая на несостоятельность моих доводов и мы расставались, не прийдя к определенному решению. Но и после нашего расставания, он на следующий же день писал мне длинные письма, касающиеся того же вопроса; я отвечал ему и сообщал о всех данных, полученных мною при производстве мною реакций.

В скором времени мне удалось сообщить ему, что его углеводород не однороден, а состоит из двух изомеров, и что здесь возможны изомерные каталитические превращения. Я ему сообщил, что я настолько заинтересовался строением его углеводорода, что решил дать эту тему одному из моих учеников, посвятцвших себя изучению химии. К сожалению, Г. Г. не дождался окончательного разрешения этого вопроса и скончался от разрыва сердца в первый день Пасхи 1908 года. Густавсон оставил после себя духовное завещание, где я был назначен душеприказчиком. Почти все свое состояние, около 60 тысяч рублей, он оставил Р. Ф.-Х. Обществу для устройства химической лаборатории, в которой могли бы работать профессора химии после того, как они выйдут в отставку и не будут в состоянии найти место, где они могли бы продолжать свои научные исследования. Он умер около 67 лет, до самой смерти сохраняя ясный ум и энергию и очень интересуясь своими ислледованиями. Я очень горевал о потере такого замечательного химика и моего друга, беседы с которым были не только приятны, но и служили мне на пользу в моих научных работах.

Когда я, весной 1907 года спросил его мнение о диссертации Тищенко, то он мне сказал: «Работа слабовата, Вам придется ее как следует раскритиковать; нет особого творчества». Густавсон знал наперед, что диссертация будет допущена к защите, так как другим оппонентом был назначен А. Фаворский, сестра которого была замужем за В. Тищенко. Фаворский, несомненно, спешил с защитой диссертации, чтобы Тищенко скорее получил доктора химии и мог бы сделаться профессором химии в Петербургском Университете; иначе могли появиться другие конкуренты на свободную кафедру химии, коих диссертация была бы более ценным вкладом в науку. Я сказал Густавсону все свои замечания и в каком духе я буду критиковать эту работу, но не скрыл, что напишу свой отзыв в благоприятном смысле. Г. Г. согласился со мной, и я был очень доволен обменом мнений по поводу непривычного для меня выступления в качестве химического критика, да в особенности в храме науки, где защита диссертации производилась публично.

Защита прошла благополучно, и после нея я был приглашен к праздничной трапезе к Тищенко, куда пришел Д. Коновалов; дружеская беседа затянулась до позднего вечера и была особенно интересна, благодаря остоумным рассказам и воспоминаниям Коновалова, тогда еще числившагося профессором Университета.

Не получая никакого ответа от Фаворского относительно возможности получения звания почетного доктора химии, я решил спросить его совета, не переговорить ли мне с Д. П. Коноваловым, чтобы узнать, как он смотрит на это дело. Я вспоминаю этот разговор с Фаворским, который отнесся к моему плану скептически, так как он не видел, чем Коновалов мог помочь в продвижении моего дела. Мне помнится, что в этом же разговоре Фаворский указал, что по каким то причинам не совсем удобно обращаться к проф. Зайцеву и что, может быть, будет лучше позондировать почву в другом университете. Этот разговор окончательно убедил меня, что для выяснения вопроса будет очень полезно переговорить с Коноваловым, и потому я дал понять Фаворскому, что при первом же удобном случае переговорю с Коноваловым.

Вскоре этот разговор состоялся; Коновалов, выслушав мой рассказ, сразу заявил, что я имею все шансы получить право на защиту докторской диссертации на основании университетского Устава 1884 года. «Вы еще молодой человек, — говорил он, — полный энергии; зачем Вам звание почетного доктора химии, который дается заслуженным почтенным химикам? Вы должны написать диссертацию и ее защищать также, как и мы это делали». Я был очень обрадован его ответом, но возразил ему, что я не имею аттестата зрелости и потому не могу быть допущенным ни к магистерскому экзамену, ни к защите магистерской диссертации, а тем паче докторской. На это Коновалов мне ответил, что для меня ничего этого не надо, так как мои научные работы подходят под особый параграф Устава, где определенно сказано, в каких случаях факультет имеет право допускать данное лицо к защите докторской диссертации, минуя магистерскую. Коновалов предложил мне внимательно просмотреть университетский Устав, найти тот параграф, где сказано, что лица, получившие известность за свои научные работы, могут быть допущены факультетом к защите прямо докторской диссертации; это постановление факультета должно быть утверждено министерством народного просвещения. Коновалов был так добр, что пообещал полную свою поддержку, так как мои исследования вполне подходят для присуждения мне доктора химии.

Конечно, я незамедлительно познакомился с указанным Уставом, был очень обрадован, что могу законным путем искать получения доктора химии. Оставаясь только ждать удобного случая, когда я буду в состоянии подать соответствующее заявление в факультет. Случай этот скоро представился: факультет обратился ко мне с просьбой и на будущее время читать лекции по общей химии. Тогда я подал заявление, испрашивая мнение факультета, подходят ли мои работы по химии к тем требованиям, которые изложены в соответствующем параграфе Устава, чтобы я мог представить диссертацию для получения доктора химии. В случае положительного ответа, — писал я, — я мог бы представить диссертацию в самом непродолжительном времени. Я лично отнес это заявление декану факультета, проф. Шимкевичу, сообщил ему, что я готов с удовольствием продолжать чтение лекций и спросил его откровенного мнения относительно моего заявления. Он мне ответил, что моя репутация в факультете стоит довольно высоко, и что, по его мнению, если мое прошение согласуется с законом, то задержки в соответствующем разрешении быть не может.Через сравнительно короткое время я получил уведомление, что факультет согласился на представление мною диссертации и послал свое постановление на утверждение министра народного просвещения, которым тогда был Кауфман. Летом постановление факультета было утверждено, и я стал осенью писать и печатать диссертацию, которую и представил в начале января 1908 года.

Мои научные успехи вызывали чувство зависти в моих коллегах по химической лаборатории в Академии, мне не раз проиходилось выслушивать их колкости. Я старался не обращать на это особого внимания, но иногда нельзя было оставаться совершенно индифферентным к поведению моих сослуживцев. Такой инцидент имел место на переходном экзамене по неорганической и физической химии из младшего класса в старший. Экзаменатором был А. Сапожников, а я ассистентом. Один слушатель Академии буквально ничего не знал и не мог ответить ни на один вопрос. Мы были принуждены по обоюдному соглашению поставить ему неудовлетворительный балл. Когда на другой день меня встретил Сапожников, то он мне сказал, что, отнеся экзаменационный список в канцелярию