Эсфирь махнула рукой — дескать, пустяки. Она вгляделась в лицо мужчины и шепотом спросила:

— Мойша!

— Да здесь я, здесь, — проворчал Моисей. — Где еще мне быть?

— А этот парень, что живет в твоем теле, он наш?

— Атеист я! — вскричал Ричи. — Убежденный, чистокровный атеист.

— О, сечешь фишку? — сказал Моисей. — Атеизм — первый шаг на пути к иудаизму.

— Ни за что на свете! — воскликнул Ричи.

— А какого толка атеизма ты придерживаешься?

— А что, у атеизма есть еще и толки?

— Минимум два: интеллектуальный и инстинктивный.

— Ага!

— Что «ага»?

— Ты только что сам подтвердил мою любимую идею. Евреи никогда не бывают инстинктивными атеистами. Евреи, даже самые глупые, рождаются с сомнениями в мозгах и готовы спорить по любому поводу. Поэтому все евреи — интеллектуалы. И если уж еврей решится на самоубийство, то не раньше, чем поспорит об этом сам с собой, долго и взвешенно, и примет во внимание Божье мнение о суициде.

В дверь позвонили снова. Грелич открыл.

— Соломончик! — восторженно воскликнул он, обнаружив за дверью высокого чернокожего человека. — Соломон Гранди, эфиопский еврей, — пояснил он Ричи.

— Мойша, ты меня слышишь? — спросил Соломон.

— Конечно-конечно, я тебя слышу, Соломончик. Ну и что ты мне хочешь поведать? Что-нибудь из твоих афрохасидских псевдонаучных бредней?

— Я пришел просто как друг, — ответствовал Соломон.

— Очень, очень мило, — хмыкнул Грелич. — Убийца возвращается, чтобы поглумиться над трупом жертвы.

— Не вполне понял, — сказал Соломон.

— А что тут понимать? Где ты был, когда я нуждался в друге? Где ты был, когда я собрался покончить с собой?

— Покончить с собой? На труп ты не похож, Мойша.

— Я честно пытался. И все еще жив по чистой случайности.

— Так каждый может сказать. А можно сказать иначе: так называемая случайность никогда не случалась.

— Софистика! — вскричал Грелич.

Соломон задумался, потом кивнул:

— Согласен. В самом деле, я никогда не был тебе хорошим другом. Точнее, не оказался тебе хорошим другом, когда это было тебе нужно.

— Ничего не хочу знать, — сказал Грелич, уловив тенденцию в поведении Соломона.

— Мы оба ответственны за то, что с тобой стряслось, — говорил Соломон. — Ты сам себя избрал жертвой, а я стал убийцей поневоле. Вместе мы и оборвали твою жизнь. Но мы оба просчитались в отношении Бога.

— С чего ты взял? — вопросил Грелич.

— Мы полагали, что можем воплотить в реальность Великое Ничто Смерти. Но Господь ответствовал нам: «Не так все должно быть». И Он даровал нам обоим жизнь, дабы мы терзались содеянным и не могли от этого спастись.

— Бог никогда бы так не сделал, — ответил Грелич. — Ну, если бы Он существовал.

— Бог существует.

— И на каких основаниях Он бы сделал то, что, по-твоему, сделал с нами?

— Ему не нужны никакие основания. Он не зависит от собственных решений. Он может делать все, что захочет, с кем угодно и когда угодно. На этот раз он решил наказать тебя. Ты сам виноват. Бог никогда не говорил тебе, что самоубийство угодно Ему.

Ричи понравился ход разговора. Ему хвалилось (термин, к которому Ричи еще предстоит привыкнуть) наблюдать, как агрессивный интеллектуал Грелич огребает по самое не могу от Соломона, который вещает, как религиозный проповедник, и знает толк в теологических спорах. Однако неожиданно Ричи осознал, что разгвор Грелич полностью взял на себя, а он, Ричи Каслмен, и слова не проронил.

— Эй, ребята, — сказал он. — Кажется, беседа затягивается, а меня так никто и не представил.

Грелич мрачно исправил ошибку.

— Почему бы не сделать перерыв и не перекусить? — предложил Ричи, обнаружив, что может говорить более свободно. — Я бы не отказался.

— В округе есть вегетарианский ресторан? — поинтересовался Грелич.

— Господи, понятия не имею, — сказал Ричи. — В паре кварталов отсюда есть вполне приличное кубинское кафе.

— Я никогда не возьму в рот некошерную падаль, — заявил Грелич. — Не говоря уже о том, что я вегетарианец.

— Тогда сам предложи, умник, — ответил Ричи.

— Господа, — подал голос Соломон. — Мы возьмем такси — я плачу — и отправимся в нижний Ист-Сайд, к Ратштейну.

Такси высадило их на углу Второй авеню и Четвертой улицы. Заведение Ратштейна было достаточно большим, порядка ста столиков, но почти пустым. Только за одним столом расположились двое мужчин: они пили кофе, закусывали блинчиками и о чем-то спорили.

— Прошу за Философский Стол. — Соломон сделал приглашающий жест и провел Ричи и Грелича к овальному столу на восьмерых. — Здесь часто сиживали Шельпштейн из Нью-Йоркского университета, иногда захаживает Ганс Вертке из Колумбийского.