— Вы не просите, — сказал Бакунин. — Вы требуете. Я не раб, которому можно повелевать. Права человека…

— Вы не человек, — перебил Мартин. — Вы дух, вновь воплощенный дух, и, поскольку вы дух, у вас нет никаких прав.

— Пока у меня есть сознание, — ответил Бакунин, — у меня есть права.

— Просто побеседуйте с несколькими людьми, которых я приведу, — сказал Мартин. — Я не прошу вас никого предавать.

— За исключением самого себя.

— Как угодно, — буркнул Мартин. — Вы знаете, что будет дальше.

Бакунину слишком хорошо была знакома зловещая крепость. Печально знаменитая Петропавловка, где стольких людей годами держали под замком, пытали, убивали или, если им везло, выпускали на свободу, сломленных телом и духом, и ссылали в Сибирь доживать остатки дней. Здесь отбывал свой срок Петр Кропоткин, он выжил и обо всем рассказал. Каракозова пытали и повесили, хотя к эшафоту он был доставлен едва живым. Сюда бросали гнить декабристов и других революционеров. Сюда…

Глазом не успев моргнуть, он оказался в камере, знакомой до дрожи. В этих стенах царил сумрак, тусклый свет струился из окошка, глубоко посаженного в пятнадцати футах над полом. Тот, как и стены, был обит войлоком, когда-то синим, но выцветшим до серого.

Но это была ненастоящая стена. В пяти дюймах от стен стояли железные проволочные решетки, закрытые тяжелым полотном и поблекшей желтой бумагой. Это для того, чтобы узники не могли перестукиваться. Камера воняла немытыми телами. Но больше всего угнетала жара, поступавшая извне, от огромных печей. Они постоянно топились, чтобы на стенах не скапливалась влага. Жара была невыносимой, а от угольного дыма можно было задохнуться. Человек чувствовал себя куском копченой грудинки, вывешенной в турецкой бане.

Царь Николай I посадил сюда Бакунина 23 мая 1851 года. Эту дату Михаил никогда не забудет. Выпустил его наследник Николая, Александр II, почти через семь лет, и отправил в Сибирь, в пожизненную ссылку. Датой освобождения было 8 марта 1857 года. От тюремного рациона у Бакунина развились геморрой и цинга, выпали почти все зубы. Он постоянно страдал от головных болей, одышки, шума в ушах, напоминающего кипение воды.

В тот раз — на семь лет. А сейчас?

Навсегда?

Или пока Михаил не сдастся, не предаст принципы, которые он всегда отстаивал, не станет рабом Мартина.

Бакунин лег на пол и зарыдал.

Симмс отвернулся от голографического изображения крошечной фигурки в черном, лежащей в смоделированной им древней тюремной камере.

— Мартин, вы же не предлагаете оставить его там?

— Пускай посидит; может, возьмется за ум. Да и какая, в сущности, разница? В этом ящике не он. Симмс, не забывайте, Бакунин и Цицерон — не реальные люди. Это лишь наборы цифр, компьютерная информация. Вы сами мне говорили.

— В каком-то смысле мы и сами всего лишь информация, — сказал Симмс.

— Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Симулякры похожи на людей, но, согласно постановлению суда, они должны классифицироваться как изображения. Невозможно нарушить гражданские права изображения.

— Дело находится в апелляции.

— Апелляция безосновательна. Симулякры не обладают никакими свойствами живых человеческих существ.

— За исключением сознания. Ума. Способности испытывать удовольствие. И боль.

— Док, у меня просто сердце разрывается. Увидимся.

Симмс руководил научной группой по проекту «Воскрешение», как иногда именовали программу симулякров, почти два года, с тех пор как Ричардсон ушел в академический отпуск для поиска новых направлений развития проекта. За время работы Симмс видел немало странного, но все эти странности не подготовили его к появлению Мартина Мерчисона, нового исполнительного директора. Этот человек совершенно не разбирался в компьютерных технологиях, да еще оказался садистом.

Но в чем-то он был прав. Бакунина нет. Есть только светящееся переплетение информационных потоков.

Интересно, о чем думает это светящееся переплетение потоков? Что чувствует?

Цицерон поднял взгляд и улыбнулся, когда Мартин внезапно возник в комнате.

— Мартин! Я ждал вас. Будьте как дома. Рад бы предложить вам угощение, но подозреваю, что фалернского здесь нет, а если бы и было, нематериальность — которую, по моему представлению, мы с вами разделяем — делает вкушение пищи и вина если не невозможным, то просто ритуальным.

Симулякр Мерчисона проплыл через комнату и уселся на массивную кушетку, каких в доме Бакунина наставили немало.

— Вы много разговариваете, — заметил Мерчисон. — Вам одиноко с тех пор, как нет Бакунина?

— Ничего такого, с чем я не мог бы справиться, — ответил Цицерон. — Кстати, куда вы его дели?

— Лучше вам этого не знать, — сказал Мерчисон.

— Даже так? — протянул Цицерон. — Вижу, что этот предмет разговора вам неприятен. Скажите, вы преуспели в расшифровке моих новых рукописей?