К счастью, вышел во двор и Сашка, уж готовый к походу, с сумкой через плечо и с батожком в руке. Батожок он протянул Скрябину.

— Возьмите, Антон Петрович, — сказал он. — По вашему болезненному состоянию вам с палочкой будет способнее.

— Переменил гнев на милость, — без усмешки, тихо ответил Скрябин, беря палку и выходя за ворота. — Простил? Что ж, спасибо.

— Вы меня за вчерашнее простите, Антон Петрович, — огорченно продолжал Сашка за его спиной. — Я ведь почему так расходился вчера и даже вас оскорбил? Потому что я подлость в вас заподозрил, а подлости в товарище я еще с армии терпеть не могу. Товарищ с товарищем честным должен быть, потому что без этого и жить невозможно. Но в вас, конечно, подлости не было. На вас просто мечтательный вечер нашел, как в кино показывают. И потому вы Верку малость приласкали. А тот дурак не понял, но я это могу понять, раз всё это без подлости против товарища. И потом уж очень вы ночью жалостно стонали, так что я даже окликал вас. А Верка вставала и ножки вам укрывала. Стало быть, любовь! Мне бы, небось, хоть сдохни я, она бы ноги не укрыла. Стало быть, всё получается как по уставу — в точку. Мое же невезение у дамского пола я вам в вину не могу поставить, потому что это тоже вроде подлости будет.

Гвоздев помолчал, сказав всё, что хотел сказать. Но сердцу его было горько.

— Все-таки, — вздохнув, начал он снова, — вижу я явственно: не нужна вам Верка! Погубите вы девчонку, на что она вам. Только вы не обижайтесь на меня за эти слова, Антон Петрович.

— Я думал об этом, — не поднимая головы, ответил Скрябин. — Ночью думал и ночью еще решил тебе сказать: отступаюсь. Сказал и, ты знаешь, слово свое сдержу — не подойду больше к девушке. И только об одном тебя прошу сейчас: не говори ты больше об этом, — мне трудно, плохо мне. Даже знобит.

— Как прикажете, Антон Петрович, — с обычной своей охотой подчинился Сашка. — А с девушкой действительно дело с затруднениями получается. Яшка этот, Марковна… Ее тоже невозможно не уважить, раз она у них за благочинного. Но уступать своего я тоже не согласен. У меня с Веркой разговор по-хорошему будет. Он всё и разрешит. А вам я вот что скажу: за что у меня к вам симпатия, я и сам не знаю, но есть у меня к вам чувство, как к покойному моему ротному командиру, поручику Жилину, царство ему небесное. Мне без начальника жить никак невозможно. С добровольчества своего я должен над собой высшую руку чувствовать, без этого я жить не могу.

Скрябин ничего не ответил — его стало мучительно выташнивать. После этого он с полчаса лежал в тени кустов, до которых уже добрались. Когда же полегчало и тошнота отошла, он, опираясь на руку спутника, попытался продолжать путь. Но скоро приступ тошноты повторился, и Сашке стало ясно, что Скрябин не может дойти до деревни, да если и дойдет, то что же там делать с больным человеком?

— И от чего бы это вас так? — охая и соболезнуя, удивлялся он над снова прилегшим Скрябиным. — Кажется, одинаковое кушали, а вас вон как реагирует. Не от свинины ли?

— Какая свинина! — угрюмо ответил Антоша. — Это от удара по голове. Если сотрясение мозга, тогда я пропал. Придется тебе с Марковной отпевать меня.

— Полноте этакое говорить! — испугался Сашка, соображавший в то же время, как ему поступить дальше: ведь идти к Ламозовой могиле все-таки надо было.

— Антон Петрович, вот тогда что, — наконец нашел он выход из положения. — Давайте доберемся как-нибудь хоть до сопки этой. Полпути я вас и на руках донести могу. Там уж я один осмотрюсь, — камешки найдем и домой. А не сможете идти, так я оттуда один в нашу деревню за подводой слетаю. Что вы хворый, все видели. Из сил, мол, выбился. А тогда завтра и на пароход можно.

— Делай как хочешь, — равнодушно согласился Скрябин, невыносимо страдавший от боли, словно разламывавшей голову. И они снова пошли вперед, всё чаще и чаще присаживаясь у самых струй мощной реки, катившей им навстречу свои зеленоватые волны.

VIII

Устроив Антошу в тени отрога сопки, каменным боровом сползавшего в глубину Амура, и догадавшись положить ему на лоб мокрый платок, Гвоздев с золотого песка отмели стал карабкаться на сопку. Антоша слышал, как из-под ног Сашки посыпались камни, как он заворчал, ругаясь. Потом всё стихло, кроме журчания воды, омывавшей кайму отмели.

Как только Скрябин лег и вытянулся, тошнота отступила; и головная боль от мокрой тряпки, должно быть, стала стихать. Радуясь облегчению, отдыхая, боясь шевельнуться и чувствуя, как по ушам и щекам стекают щекочущие капли, Антоша стал погружаться в легкую дрему, не переставая слышать мелодичный плеск волн, который иногда делался похожим то на музыку, то на церковное пение.

Тем временем Сашка, поднявшись до ровной площадки, с которой росла в высь уже голая, островерхая пирамида скалы, остановился и стал осматриваться. Площадка была невелика и местами поросла низкорослым кустарником. Между кустами было разбросано несколько больших камней, давних, обросших мхом с северной стороны, гранитных обломков.

— Стало быть, тут, — сказал Сашка негромко. — Под одним из этих камней надо искать. Под тем, сказано, который можно сдвинуть с места.

И, выправив дыхание, он продолжал осматриваться, выбирая камень по своим силам. Спешить было некуда, и действовать следовало без торопливости, спокойно. Но вдруг, уже направляясь к облюбованному камню, он оторопело остановился и принял позу, словно готовился отразить нападение: на траве перед камнем, на который были устремлены его глаза, валялись тонкие ветки со свежим ножевым срезом. Обойдя камень, Гвоздев убедился, что трава вокруг него примята, кто-то недавно сидел на нем и работал ножом, вероятно, обстругивая палку, ибо кривой ее конец, наскоро обрезанный, валялся тут же.