— Я Вас слушаю, — выдавила, наконец, она.

— Gut, — Шварц кивнул. — Не знаю толком, с чего начать, так что не обессудь, если рассказ получится слишком сумбурным. Если захочешь, чтобы я остановился — скажи. Или просто подними руку. Договорились?

Кивок.

— Итак. Догадываться обо всем я начал где-то через месяц после нашего знакомства. Мне изначально больно знакомыми показались черты твоего лица. Ты — просто копия отца, тебе говорили? Да еще и фамилия эта… Но я не придал этому особого значения, списав все на усталость.

Однажды мне понадобилось найти телефон одного из учеников, и я полез в личные дела. Пока искал нужную мне папку, наткнулся на твое дело и увидел твое второе имя — Кристель. Тебя ведь так сначала назвали, да? Тогда вы еще жили в Германии, а потом у тебя появилось отчество. В личном деле указали оба варианта. Я насторожился, и позволил себе совершить ужасный поступок — я открыл твое дело и прочитал его. Надеюсь, ты мне простишь мое любопытство. Так вот, я открыл дело и увидел имена твоих родителей. И сразу все понял. Эта фотография, — немец указал на черно-белое фото, все еще лежавшее на столе, — была сделала за пару лет до того, как наши дороги с твоим отцом разошлись. Он женился на Мэри, твоей матери, и вскоре появился Николай, а я занялся наукой. Мы стали видеться все реже и реже, а после их переезда в Россию вообще прервали все контакты. Это странно и неправильно, ведь до этого мы с Павлом были очень близки. В начале восьмидесятых мы поступили в училище — лучшее в то время в нашем районе — и сразу нашли общий язык. На этой фотографии мы уже выпускники, видишь, на твоем отце лента. После училища я пошел работать преподавателем, а Павел решил поездить по стране. После одной из таких поездок он познакомил меня с Мэри — Боже, что за удивительной красоты была женщина.! Признаюсь, я невольно тогда даже позавидовал ему. У тебя руки твоей матери, кстати. У Мэри они были такие же гладкие, с такими же длинными пальцами и тонкими запястьями. Впрочем, это я уже драматизирую.

Мэри и Павел обвенчались довольно быстро по меркам того общества — и полгода не прошло с начала их отношений. Я был — как это у вас называется? — свидетелем на их свадьбе. Пожалуй, это был последний раз, когда мы с Павлом смогли нормально поговорить. Потом они с Мэри уехали в свадебное путешествие в Москву — я тогда еще удивился их выбору — а я вплотную занялся наукой. К моменту их приезда я уже был кандидатом, нужно было писать докторскую, так что мы опять не виделись.

После защиты диссертации я, наконец-то, смог несколько недель отдохнуть. Решил навестить твоих родителей — оказалось, у них уже родился Николай. Смышленый был парень — взгляд такой осознанный уже с пеленок, да и не плакал почти. Маму слушался исправно и с детства был ее копией. Хороший мальчуган, очень я к нему привык. Павел частенько просил меня с ним сидеть, когда они с Мэри занимались переездом. Они к тому времени уже купили недвижимость в России и готовы были покинуть Германию, у Павла там намечался бизнес, кажется.

Потом я снова вышел на работу. Дел прибавилось настолько, что я даже не смог проводить их. Сейчас жалею, что не успел как следует попрощаться.

После их переезда мы уже не общались. Я даже не знал, что у Вольфов есть еще и дочь. Об их смерти я прочитал в газете — я тогда тоже собирался переезжать в Россию по приглашению Павла Сергеевича и хотел их навестить. Но, видимо, не судьба, — Шварц потер переносицу. — Мне очень жаль, Аня, что все так сложилось. Я знаю, что случилось с твоим братом. И если тебе нужна будет когда-нибудь моя помощь — пожалуйста, обращайся. Твой отец в свое время был мне… больше, чем друг. Мы были братья по духу. И я сожалею, что мы прекратили общаться.

Немец замолчал, и Аня поняла, что он ждет ее реакции. Собираясь с мыслями и силами, девушка подняла на учителя глаза.

— Спасибо, Herr Schwarz, что рассказали мне все это. Правда. Спасибо. Мне это было нужно.

***

Выйдя из кабинета, Аня поняла, насколько там было душно. В холле ее пробила дрожь, и девушка села на софу, пытаясь ее унять. Обхватив руками колени, Аня положила на них голову, которая, казалось, была тяжелее, чем обычно. В висках стучала кровь, сердце билось с бешеной скоростью. Ноги буквально отнимались.

Она до сих пор не могла поверить в услышанное. Рассказ Шварца подействовал на нее, словно машина времени — девушка будто попала во времена молодости своих родителей, говорила с ними, увидела маленького Ники. Но боль от того, что все это лишь ее воображение, разрывала душу на части. И впервые за несколько лет у Ани из глаз полились слезы. Капли, обгоняя друг друга, стекали по щекам, соединяясь на подбородке и падая на футболку, оставляя на ней мокрые соленые пятна. Лицо мигом покраснело, а глаза опухли. Как же она мало, оказывается, знала о своих родителях… И больше у нее не было возможности узнать. Это несправедливо — почему страдает одна она?!

Как же хотелось уехать. Сейчас. Хоть куда-нибудь. Подальше отсюда, от этих стен, от этих людей, которые думают о своих приземленных проблемах как о вселенских катастрофах. Девушке вдруг все здесь показалось таким мелочным, незначительным, что стало тошно оттого, что она вынуждена провести здесь еще несколько месяцев.

Аня посмотрела на часы. Приближалось время обеда, а значит, сейчас в холл спустится толпа орущих голодных детей. Девушка поспешно встала и медленно побрела по пока еще пустому коридору в надежде, что не попадется никому на глаза.

Глаза все еще застилала тонкая пелена слез. Ступеньки плыли под ногами, и девушка только чудом держалась на ногах. Быстрее бы оказаться у себя…

Почувствовав на своей руке прикосновение чьих-то теплых пальцев, Аня повернула голову в сторону предполагаемого объекта и подняла глаза. Конечно, это был он. Он почему-то всегда умудрялся появляться в моменты, когда жить не хотелось.

— Если ты будешь продолжать подниматься по лестнице, не смотря под ноги, то непременно упадешь… — парень осекся. — Ты что… ты плачешь? — спросил он, вглядываясь в лицо Ани.