— Прекрасно выглядишь, Джули, — ворчит она. — Очень хороший год для Каберне.

Я замечаю, что она прихрамывает.

— Что с ногой? — спрашиваю я.

— Просто суставы ломит. Электричество — это больно, да? Я всегда считала, что пытки током самые лёгкие, потому что тебе ничего не ломают и не режут, ну, ты понимаешь… — она поднимает забинтованную руку. — Эти увечья остаются навсегда. Но мне всё ещё довольно плохо, поразительно.

Я не могу оторвать взгляда от её руки.

— Иди сюда, сядь рядом, — я чувствую, как мой голос дрожит.

Она бросает последний взгляд в зеркало. Откидывает со лба прядь волос, открывая еще одну глубокую царапину. Вздыхает и возвращается в мой тёмный угол, скользит спиной вниз по стене и садится напротив. Я беру её перевязанную руку, смотрю на недостающий том на книжной полке её пальцев. Они украли её кусочек. Она не стала меньше, она осталась такой же, но я чувствую потерю. Она — это не только её тело, но её тело — это она, поэтому я его люблю. И его часть исчезла.

Она наблюдает за тем, как я её изучаю, и, когда замечает, что на моих глазах заблестела влага, отдёргивает руку.

— Посмотри на это с другой стороны, — она натянуто улыбается. — Если мы когда- нибудь решим пожениться, тебе не придётся покупать кольцо.

* * *

Мы потеряли счёт времени, сидя в темноте. Никто не приходит и не уводит нас на следующую «беседу». Никто не ставит под дверь еду. Над кабинками включается динамик, и сначала играет заурядный инструментальный рок, затем на середине переключается на инструментальный хип-хоп, а потом выключается. Включается снова, начинает играть классическая музыка. Наверное, это психологическая пытка, а может, дурацкая идея создать нам атмосферу. Я стараюсь не обращать внимания.

— Моцарт, — горько усмехается Джули, глядя на динамик. — Это же вершина музыкального искусства, правда? Величайшее человеческое достижение? А мы используем его для фоновой музыки в туалетах. Нам на него буквально насрать.

В её голосе сквозит боль. Время от времени она судорожно сжимает свою правую руку. Когда музыка выключается, она сразу же обращает внимание на пятно света на полу.

— Как думаешь, сколько еще проработают солнечные батареи? Когда мы и все, кого мы знаем, умрут, эта лампочка всё ещё будет мигать?

Я смотрю на неё с тревогой.

— Прости, — говорит она, встряхивая головой. — Я пытаюсь отвлечься. Она встаёт и подходит к двери. Прижимается лицом к решётке.

— Эй? Здесь есть другие заключённые? Кто-нибудь ещё наслаждается божественным клиентским обслуживанием Аксиомы?

Она пинает дверь. На ней остаётся след от ботинка, но тяжелые петли только слегка дрожат.

— Эй! — кричит она, в её сарказме слышно отчаяние. — Эй!

Она пинает дверь второй раз, кривится и сгибается пополам, держась за руку.

— Господи, — шепчет она. — Это правда больно. По коридору разносится эхо тихого голоса:

— Джули?

Её глаза распахиваются шире и она подскакивает обратно к окну.

— Нора?

— Приветик.

На лице Джули отражается волна смешанных эмоций: она весело смеётся, хотя на глаза наворачиваются слёзы. — Я так рада, что ты здесь.

— Ты рада, что я в тюрьме? Ну, спасибо. Джули хохочет ещё громче.

— Потому что я эгоистичная сучка. Конечно, я рада.

Я стою позади Джули и вижу в нескольких метрах по коридору окно другой камеры. Между прутьями решётки виднеется вьющийся локон.

— Р с тобой? — спрашивает Нора.

— Да, он здесь.

— Что это? Чего им надо?

— Даже не знаю. Они думают, что мы контролируем Мёртвых. Психи.

— Ты в порядке?

— В основном, да. Хотя случилось вот что.

Она просовывает в окошко перебинтованную руку.

— Ох, Джулез…

— Ага. Теперь мы сёстры по культяпкам.

— Мне жаль.

— Спасибо.

— Ты привыкнешь. Мне это мешает только тогда, когда я играю на гитаре.

— Всё равно я не собиралась становиться музыкантом. Этот ген умер вместе с отцом, — она делает секундную паузу. — А ты? Ты в порядке?

— Они не долго возились со мной. Я здесь за мелкое хулиганство.

— Что случилось?

— Они хотели забрать моих Оживающих. Ну я и пристрелила парнишку.

— Вот это моя девочка. Пауза.

— Джулез?

— Да?

Опять пауза, на этот раз длиннее первой.