— Ты грёбаный псих.

Я смотрю мимо неё на небо, продолжая улыбаться. Снова поражаюсь тому, что мы летим. Наверное, люди поднялись над облаками впервые за много лет, плавая в голубой пустоте между Небесами и Землёй и дразня богов.

Джули прослеживает за моим взглядом и смотрит в окно.

— Помнишь, как я однажды спросила у тебя, увидим ли мы снова самолёты в небе? Когда лекарство только появилось, и мы мечтали о будущем?

— Я киваю.

— Ты сказал: «Да», — она берёт мою руку, лежащую на подлокотнике. — Я знаю, что это просто самолёт, и это не значит, что цивилизация вернулась, но… Не знаю. Когда я смотрю туда, кажется, что это победа.

— Мы внутри «Волшебного экрана», — говорю я, сжимая её ладонь. — Что мы нарисуем?

Её улыбка дрогнула. Воздух между нами стал холодным. Понятно, я опять это сделал. Я сослался на чужие воспоминания. Джули делилась своими мечтами с мальчиком на крыше Стадиона, но это был не я. То, что я сделал с её возлюбленным и другом детства не новость; она знает, как я получил эти воспоминания, но мы негласно решили не упоминать об этом шраме на коже наших отношений.

— Отойди, — говорит она, отдёргивая руку. — Мне надо пописать. Я шагаю в проход, и она протискивается мимо меня.

— Джули, — говорю я, но она исчезает в туалете, даже не оглянувшись.

Я смотрю на закрытую дверь. Я не первый раз спотыкаюсь о жизнь Перри, но обычно она переводит тему. В этих украденных воспоминаниях есть что-то большее?

«Мне не хватает самолётов», — говорит Джули.

«Мне тоже», — говорит Перри.

«Белые полосы… которые режут небо узорами… Мама говорила, получается очень похоже на такую детскую игрушку — «Волшебный экран».

Вот она. Рана без раны. Слова её погибшей матери вытащены из воспоминаний погибшего возлюбленного.

Я закрываю глаза и опускаюсь ниже в своё кресло, устало вздыхая. Я не должен был быть монстром и причинять людям боль. Я должен был делать это нежно, на одном дыхании.

Джули сидит в туалете дольше положенного. Наконец она выходит, но избегает моего взгляда, хотя я замечаю её мокрые глаза.

— Прости меня, — говорю я, когда она возвращается в своё кресло. — Я не…

— Нормально, — она качает головой и вытирает глаза рукавом. — У меня была мама, она умерла. Это случилось почти восемь лет назад. Я не могу каждый раз так расстраиваться, когда что-то напоминает мне о ней.

Я слышу, скольких усилий требует эта твёрдость в голосе.

— Это просто… вопросы. Я не знаю, что случилось на самом деле, — её глаза опять начинают слезиться, и она отворачивается к окну, чтобы это скрыть. — Не было ни записки… ни прощания. Мы думали, что она знает, что может случиться, если уйти ночью в одиночку, но вдруг она была очень наивной? Что если она считала, что сможет приехать в Детройт, присоединиться к Восстановителям, прожить жизнь, которую она всегда… — её голос надламывается, и секунду она сидит молча. — Думаю, это неважно. В любом случае, она нас бросила. Мне хотелось хотя бы узнать, почему, потому что я постоянно прогоняю это в голове… — она говорит всё тише, почти не слышно. — Словно ничего не закончилось. Как будто она снова и снова умирает.

Я сомневаюсь, что она всё ещё говорит со мной. Может, она говорит с облаками, этими неуловимыми перистыми прядями, которые даже отсюда кажутся далёкими. Внезапно она начинает смеяться.

— Может, она до сих пор там! — из её горла едва вырывается мрачный звук наигранной лёгкости. — Мы нашли только платье и кое-что… кое-что от неё. Насколько я знаю, она может бродить по стране в компании других зомбимамочек.

Она одаривает меня улыбкой, которая означает, что Джули шутит, но это выглядит совсем неубедительно.

— Это же так работает? Иногда они годами гниют? Я двусмысленно киваю.

Она не ошибается. Я тому доказательство. Но надежда, которую я вижу в её глазах, выглядит слишком отчаянной, несмотря на попытки это скрыть. Слишком большое желание. Опасно ей подыгрывать.

Она отворачивается к окну.

— Я знаю, — бормочет она, будто прочитав мои мысли. — Я знаю, это глупо. Просто я думаю об этом, — кажется, облака уплывают от нас, растворяясь в голубом пейзаже. — В последнее время я особенно часто по ней скучаю.

Мой ответ должен быть деликатным, но слова — довольно грубый инструмент, способный сломать то, что нужно отремонтировать. Поэтому я держу язык за зубами. Я кладу ладонь ей на спину и так и сижу. Под мягкий гул двигателей и воздуха проходят минуты. Я чувствую, как её дыхание становится медленным, мышцы расслабляются. Она засыпает.

* * *

Не представляю, сколько сейчас времени, но после всего пережитого нами это вряд ли имеет значение. Долг сна требует оплаты. Кажется, даже Эйбрам дремлет, зарывшись в кресло и включив автопилот. Я чувствую усталость так же, как и все, но мой мозг ещё не нашёл своего выключателя. Я брожу среди спящих как упырь по кладбищу.