Он некоторое время постоял у стены, затем поднялся по одной из лестниц и скрылся за аркой.

— Как это ужасно, — шепнула Фэйми.

— Ты про картину? — спросил Аргус, борясь с желанием подсмотреть.

— Да нет же! Слепой художник — вот что ужасно! Он же лишился самого дорогого! Он никогда уже не сможет рисовать. Это так неправильно…

Маргари, внимательно слушавшая её, вздохнула.

— Господин и дня не может прожить без творчества. Он говорит, что мы должны ценить своё зрение, поэтому велит зажигать лампы повсюду.

Маргари принесла горячую воду, и Фэйми ушла с ней, чтобы помочь на кухне. Эрри и Макао побежали следом, надеясь чем-нибудь поживиться, и тихонько сидели в уголке, сглатывая слюну.

— Ох, не для этого тут лампы зажигают, — сказал Лури, когда они с Инто и Аргусом остались одни в гостевой комнате. — Пусть чёрные духи откусят мне язык, если я совру. Этот художник далеко не слепец.

— Что ты имеешь ввиду? — Инто отвлёкся от промывания ран.

— Мне от него тоже не по себе, — признался Аргус. — Но я его не видел, так что судить сложно. Ты думаешь, нас заманили, как мотыльков на свет?

— Не знаю, но надо быть готовыми бежать в любое время. Не ешьте еду, пока я её не понюхаю.

В бело-голубой столовой накрыли большой стол. Пока никто не видел, Инто с лисом прошёлся над блюдами, но запаха яда Лури не обнаружил. Животных усадили у окна, дали им по большой чашке густого горячего супа и перловой каши на свином жиру. Макао ел руками, облизывал пальцы и причмокивал. Эрри пихала за щёки всё подряд, давилась и лакала бульон из мисочки, попискивая от удовольствия, когда встречались кусочки мяса.

Ребята тоже набросились на еду. Фэйми была так голодна, что съела даже нелюбимую рыбу. Аргус умудрялся вслепую орудовать ножом и вилкой, а Инто ел с жадностью, не задумываясь о культуре поведения за столом. Маргари смотрела на них с материнским умилением и подливала добавки. Она удивилась, когда к ужину спустился и сам хозяин. Руки у него до локтей были в глине, наполовину высохшей и побелевшей. Он вымыл их и позволил Маргари начисто вытереть. Затем сел за стол. Глаза, совершенно серые и пустые, не отражали бликов.

— Так какие новости в мире? — спросил он, принимаясь за еду. — Ко мне редко заглядывают гости. В последние лет пять даже в Благую неделю никто не приходил.

— Ничего нового, — сказал Аргус, расправляясь с картошкой. — Люди всё так же любят песни, и это главное. А уж что там мелется на жерновах верхов, нам неведомо. А отчего же к вам никто не заходит? Мои друзья так восхищались вашим домом. Будь я зрячим, пришёл бы сюда хоть из любопытства.

— Видите ли, я проклят, — хмыкнул господин.

Все, кроме Аргуса, перестали жевать.

— И что за проклятие на вас лежит? — бесцеремонно поинтересовался он.

— Проклятие грязных языков. Мы с женой заболели, и она ушла в мир иной, а я выжил, но ослеп. Теперь все вокруг думают, что это порча. Бездарные врачи предпочитают считать проделками колдунов любую неизвестную болезнь.

Все замолчали. Слышался только стук вилок и ножей по тарелкам.

После ужина была готова купальня. Фэйми отправили туда первой, и Эрри поскакала за ней. Следом мылись мальчики, и Инто рассказал Аргусу о странном цвете глаз хозяина.

— Надо спросить Лури, — сказал Аргус, намыливая голову. — Эй, обезьяна, потри мне спинку!

— М-м-м! — радостно закивал Макао.

Лис дремал в одной из гостевых, но проснулся, услышав скрип двери.

— Лично я поначалу грешил на порчу, — зевая, сказал он. — Такое раньше часто бывало. Тёмные волшебники подселяли в глаза врагам мелких духов, которые пожирали свет и не давали ничего увидеть. Но тьму я бы учуял сразу. А ещё он ничем не пахнет. Это настораживает. У человека много запахов. Пот воняет страхом, слюна и дыхание — болезнями. От него веет только глиной, воском и прогорклым маслом.

— А может, это правда порча, но какая-то другая? Маргари сказала — он ослеп, когда работал королевским художником. Ему наверняка многие завидовали, — предположила Фэйми, усевшись на край чёрного сундука с потрясающей золотой росписью.

Помимо него здесь имелся пыльный старый ковёр, мутная масляная лампа и кровать, на которой без труда могли разместиться все шестеро. Комната не отличалась роскошью и размерами, да и картин здесь не было, но мрачноватую обстановку рассеивали окна во всю стену, украшенные узорчатой решёткой. За стёклами белел месяц, кутавшийся в блёстки звёзд. Он походил на бледное пёрышко, случайно выпавшее из подушки ночи. Тёмные холмы — застывшие волны необъятного моря, а одинокий дуб вдалеке — маяк.