Грузовик тряхнуло. Заскрипели тормоза. Асепа в углу вскочила и завертела черепом, зашмыгала плоским носом, принюхиваясь.

– Вылезайте, дорожные, - сказал водитель, раздвигая брезент.
– Приехали.

На самом деле, приехали не в Рекадо, а только в Гвенекро - Умо, впрочем, не знал о существовании ни того, ни другого поселения. Водитель высадил их на трассе возле бетонного павильона - "остановки". Шел дождь. Потом подул ветер, разогнал облака. Показалось даже тусклое солнце, но лужи от этого веселее не стали. Небо было не то, к какому он привык наверху - без живой синевы, блеклое, плоское от смога. Вообще, Нижний мир без особых усилий превращал любое прошлое в непроглядный туман, а настоящее - в непрерывную борьбу. Что до будущего, то здесь, кажется, никто не задумывался о нем дальше, чем на пару часов. Вместе с ними на остановке стояла какая-то женщина: сморщенное лицо, беззубый рот, мокрая грубая одежда, в руках вязаная сетка, из которой торчали крысиные лапки и хвосты. Эти здоровенные рябые пацюки, кажется, шли тут в пищу. Женщина смотрела вдаль, на разбитую дорогу, пустыми глазами и тихо бормотала. Умо прислушался: "Не, наверно, сёдни буса не буде. Сёдни ж у нас шо - искрысення? А по искрысенням не бувае..." Тут старуха оглядела соседей по остановке - без особого интереса, и снова забормотала: "та не, сёдни ж все-таки искрысення. Должен буть". "Бус", однако, не появлялся, и она снова завела свое: "ну, так это ж искрысення. Таки, наверно, не буде... Хотя не, ну искрысення ж... должен буть..." Однако же с остановки никуда не двигалась. Умо чувствовал, что мозг у него трещит и рвется. Он видел себя как бы со стороны - напуганного до полусмерти, не соображающего, что к чему - всего каких-то десять или двенадцать часов назад... Он вспомнил, что в страхе сам, добровольно бросился сюда, вниз. Снова навалился, хуже тошноты, судорожный порыв двигаться, все равно куда, лишь бы идти, лишь бы подальше от этого "то ж сёдни искрысення...", и тут из памяти всплыло: прохладный додзе, занавески мерцают на свету, пахнет сосновыми досками и Гис говорит с усмешкой: "Держи стойку. Держишь стойку - держишь и весь мир".

Здесь и сейчас это было, конечно, нелепо - но что еще делать в таком нелепом месте? Умо опустил руки ладонями друг к другу, "округлил" стойку, глубоко вздохнул и стал считать про себя по-японски. На третьем "рёку" на горизонте вспух мелкий прыщик, на "джу" стало видно, что он дымит и движется в их сторону - "бус" все-таки приехал. Потому что искрысення же.

Старуха, можно сказать, отделалась легко - Асепа украла всего одного пацюка из сетки и вытащила из ее кармана свисток. "Надо будет - в два пальца свистнет", - огрызнулась она, когда Линза пожурила ее - мол, свисток-то зачем? Свисток Асепа сунула внутрь своей курточки, а добычей от скуки дразнила Умо. Они сидели на другой "остановке", снова в чистом поле, топорщившемся давно высохшими стеблями каких-то травянистых растений, похожих на жуткие цветы в рост человека. Транспорт - "бусы" на дровах и опилочных брикетах - ходил как вздумается водителю, расписания не было, а даже если бы и было, узнать не у кого. Поэтому вместо Рекадо они уехали еще в какую-то распроклятую глушь, оттуда добрались до этой вот "остановки", но вот отсюда точно уже должны были попасть в Рекадо. Если бус придет. Вечерело. Линза отмалчивалсь, Асепа маялась. Близость "поганого светляка" изводила ее. Умо понимал, что, если девочке рассказывали историю марсиви - ту, которую знала Линза, - то ничего, кроме лютой ненависти, он у нее вызывать не мог. Но ему очень не хотелось отвечать скопом за грехи всего человечества. Поэтому, когда Асепа в очередной раз сунула крысиную тушку ему прямо в лицо, норовя задеть его когтем или зубом, Умо схватил крысу, потянул, перехватил руку девочки и уложил ее наземь простым болевым захватом. Линза приподнялась, но Умо сказал:

– Спокойно. Я ей вреда не причинил.

Асепа тихонько заскулила.

– Не кусаться. Не пинать меня. Обращаться ко мне по имени, а не "светлячная падаль". Понятно?

– Уууууу...

– Понятно тебе, Асепа, девочка марсиви?

Линза выдохнула и снова села на железную раму от скамьи.

– Ее полное имя Асептика.

Умо поперхнулся, но прочистил горло и сохранил, кажется, нужный тон.

– Так что, Асептика из марсиви? Ты поняла меня?

Асепа завозилась, но захват был надежный. Она даже голову не могла бы поднять, не причинив себе сильной боли в плече и локте.

– Как меня зовут?

– Ууу... Умо, что ли. Пусти! Пусти, кому сказала!

– И крыса эта моя.

– С..сова проклятая, лупоглазая... ай! Хорошо, твоя, твоя...подавись ты ею.

– Не дождешься, - с этими словами Умо снял захват, на всякий случай ожидая, что злобная Асептика выкинет какую-нибудь штуку. Но она поднялась, отряхнула сор и ушла в угол остановки. Села там и принялась играть с ножом - втыкать его между растопыренных пальцев - все быстрее и быстрее. "Ничего себе", - подумал Умо.
– "Надо будет научиться, пожалуй".

– А ты, я смотрю, не такой уж кисель, - заметила Линза, когда Иллатан примостился рядом.
– Еду вон добыл... правда, у ребенка отнял...

– Ну, этот ребенок такой... особенный, но да, твоя правда. Ну, надо же с чего-то начинать.

– Ты довольно правильно начал, скажу тебе. Силу она уважает, а это единственное, чем ты можешь ее привлечь. Ты-то для нее выродок пострашнее, чем она для тебя... Давай крысу, я в свой рюкзак положу. Не бойся, отдам потом. Не в руках же тебе ее держать... Да, Асепа особенная... Ее родили по любви.

– То есть? А как еще?

Линза посмотрела на него.

– Ну, в репликаторах, по плану... Ты женат-то был? Свои дети есть?

– Я был замужем. Своих нет пока... все думал - рано еще, и у него не было.

– Понятно.

– Что - "понятно"? Великий народ марсиви не одобряет однополые семьи?

– Дать бы тебе... пинка, но... Ты лишний раз-то языком своим не полощи... Народ марсиви предполагал, что никакого деторождения на Марсе не будет лет двадцать-тридцать, пока не станет ясно, что колония способна выжить. А потом - репликаторы, чтобы меньше риска и меньше потерь... Поэтому однополые, разнополые, полиаморные - какие угодно у нас там были семьи, все-таки больше шести тысяч живых... Но - без детей. Однополых, кстати, было довольно много. После катастрофы... оказалось, что у нас всего один репликатор, и тот работает не очень надежно.. И вот тут началось...

– Что?

– Ну, за это вы уже не в ответе, это чисто наше. Мы - как евреи, изгнанный и отверженный народ книги. Даже многих книг. Учебников, справочников. Но знания умрут, если их не передавать. А для этого нужны дети. А чтобы родить детей, нужны женщины. И нашим женщинам - всем!
– пришлось стать... живыми репликаторами.

– Синее небо...

– Ага, понимаешь, я вижу. Да. Это-то ты понимаешь... Не важно, насколько ты умна, амбициозна, что ты умеешь делать. Важным стало то, что ты можешь рожать. Можешь, значит - должна. Ради выживания народа. Сейчас у марсиви, насколько я знаю, около пятисот детей третьего поколения - это значит, что рожают подростки второго, такие вот, как она... и девочек они не обучают почти ничему. Только уходу за больными и домашнему хозяйству. Не все женщины стали матерями, но все, кто смог родить... и до конца, пока хватает сил...

– Но это же... тупик... зачем? Потом же придется снова...

– Если придется, - жестко отвечала Линза.
– Если, мальчик. У них... у нас нет выбора. Мы, как евреи, говорим - "В будущем году на Марсе", но нам в это верить еще труднее, чем было евреям верить в свой Иерусалим... У нас там просвещенный, очень просвещенный патриархат. Женщин марсиви уважают. Они спасительницы народа. Но выбора пути в жизни у них больше нет. И это страшно.

– Там - это где?

– Там, - Линза махнула рукой куда-то на запад.
– Марсиви бежали от людей. Они живут "фермами", самые большие колонии - в горах, там нам легче дышать, от избытка кислорода нам не очень хорошо...