Джип нырнул в глубокую теснину Струмы. Коричневые склоны падают здесь почти отвесно вниз, тесня шоссе к реке. Ущелье голое, невзрачное. Только на дубах и на акациях еще держатся листья, но заморозки и их уже обожгли. Безлик, непригляден лиственный лес в унылые, пропитанные влагой дни поздней осени. Даже зимой, снежной или бесснежной, природа веселее и приветливее, чем в эту пору.

Вспомнилось другое возвращение, точно год назад. То же время, те же бесчисленные зигзаги, ехал из того же «большого дома», что и сейчас. Но тогда душа его торжествовала, сердце билось радостно…

Он все обдумал предварительно и твердо верил: не ошибается. А вот ведь, никто не поддержал. Нельзя сказать, что совсем никто, но число поддержавших постыдно мало. Собственный помощник не поддержал. Он никогда особенно не любил Симо, но ценил за знания. Правда, Голубов не голосовал против его предложения, но не голосовал и за. Всегда сомневался в благорасположении председателя сельского совета… Не был вполне убежден в том, что с Маряном Генковым у него единое мнение по такому принципиальнейшему вопросу… Но они как раз проголосовали за, а Симо уклонился. Какие еще неожиданности преподнесет ему жизнь в этом заброшенном среди гор, на самом краю света Югне!

Председатель окружного совета вел совещание, а Давидков сделал доклад. Цифры, сравнения, анализ. Такой образ мышления свойствен и ему, поэтому он слушал Давидкова с чувством удовлетворения и вывод не был для него неожиданным: хозяйствам округа по их сегодняшнему состоянию не под силу обеспечить сырьем строящуюся в Югне консервную фабрику.

Зал заволновался, в президиум посыпались вопросы. Как же так? Округ производит столько овощей, что в состоянии накормить такую страну, как Финляндия, не то что обеспечить какую-то фабрику!

— Все так, — ответил Давидков, — но вы забываете, что восемьдесят процентов помидоров идет на экспорт.

До сидящих в зале дошло, о какой недостаче идет речь, и наступила тревожная тишина.

Он подумал, что ему надо встать первому и поддержать секретаря и потому, что фабрика строится на югненской земле, и потому, что он председатель самого большого в округе хозяйства. Но не успел — раздался голос Давидкова:

— Если мы хотим иметь консервную фабрику, надо вдвое увеличивать количество выращиваемых овощей. В состоянии ли наши хозяйства осуществить это уже к будущей осени?

По залу пронесся ропот. Кто-то выкрикнул злорадно:

— Сивриеву хотелось иметь фабрику, к тому же в своем селе! Пусть он и пошевеливается! Что нас-то дергать?

И посыпалось…

— Разинул пасть ненасытную, все вокруг готов заглотить. Карьер — ему, фабрику — ему! И некому урезонить. Никто не скажет: стой! В какое время живешь?

— Правильно, сам пусть думает. С какой стати нам-то трепыхаться из-за его доходов?

— Пусть Сивриев скажет, по какой цене будет весной тепличные помидоры продавать?

— Почем у себя в хозяйстве и почем в наших селах?

— Да вдвое будет драть, лишь бы доходу побольше!

— Фабрика на его земле, а поборы с нас!

— Товарищи, несерьезно, — поднял руку Давидков, и острое адамово яблоко запрыгало вверх-вниз по его тощей шее. — Фабрику в Югне Сивриев строит не для самого себя. К чему препирательства? Послушайте, что мы предлагаем, и давайте обсудим сообща. Ясно, что поднять так резко овощеводство под силу не всем хозяйствам. Что вы скажете, если мы разрешим членам кооперативов… если мы дадим им из кооперированных земель… понимаете, в частное, то есть в личное, пользование… И все, что вырастят, должны продавать по договорной цене на фабрику. Сами знаете, какие мы, болгары: ночь в день превратим, если речь о личном доходе. Думали, кроили, к такому вот мнению пришли. И крестьянам дополнительный доход, и сырье для фабрики.

Зал откликнулся спонтанно:

— Хорошо придумали!

— Дельный выход!

— Дадим земли, сколько хотят! Чего не дать? Пусть ковыряются, хоть по ночам, но зато сдавать начнут и помидоры, и перец, и зеленую фасоль.

— Правильно предлагаете!

Никто не хотел выходить на трибуну, но со всех сторон неслись возгласы одобрения. Предлагали сразу голосовать и разъезжаться. Делить землю, так делить: осень кончается, не сегодня завтра зима, а людям надо подготовить участки, унавозить, вскопать.

Все словно с ног на голову перевернулось: то, что он считал единственно правильным, другие отбрасывали с легкостью и принимали за нормальное то, что он считал глубоко ошибочным. Он заерзал так, что стул заскрипел, и почувствовал, как усы колют его нижнюю губу. Ошибся он в Давидкове!

— Принимается? Нет желающих…

— Нет! Нет!

— Давай голосуй!

— Я прошу слова!

Ковровая дорожка — темно-красная, широкая, во весь проход, делящий зал пополам. Он шагал медленно, ноги словно свинцом налились. Еще не зная, что скажет в следующую минуту, с трудом, чуть не споткнувшись, поднялся на сцену.