— Да… — я вынул из-за пазухи шёлковый свиток с евангелием от Фомы. — Я думал взять его себе, но раз уж я встретил вас, то по совести должен отдать его.

Ындус не протянул руки за свитком.

— Пусть останется у тебя, — сказал он, взглядом поощряя меня к продолжению рассказа.

— Меня с кем-то перепутали, — вымолвил я как можно непринуждённее, — хотя я православный христианин!.. Воин раджи, когда пленил меня, сказал, что сын правителя нарисовал углём чей-то портрет. И я похож на человека, который изображён на угольном рисунке.

— Ты считаешь, что тебя перепутали с человеком, который огласил сына раджи?

Я кивнул.

— И это весьма странно. Я не ындус.

— А кто сказал тебе, что Дионисий — ындус? — спросил старый монах.

— А разве Дионисий белый, светловолосый и с голубыми глазами? — спросил я.

Монах тихо улыбнулся:

— Как ты овладел секретом праны?

— Не знаю, поверите ли вы мне… — и я рассказал монаху о махатме.

Пока я говорил, пытался понять по его лицу, как он относится к махатме. Не успел я произнести последнее слово, как монах сказал:

— Я хорошо отношусь к махатмам. Это они под видом волхвов посещали родившегося Иисуса в Вифлееме. (Это я уже слышал от бродячего пророка Ишара.) Ты необычный человек, ятри, не каждый смертный удостаивается разговора с махатмой. Но неужели ты до сих пор ничего не понял в связи с Дионисием?

— Что я должен понять?

— Ты не похож на глупого человека.

Монах прямо смотрел в мои глаза. Ему очень хотелось, чтобы я о чём-то догадался. В фиолетовой полутьме ощущались пытливые взгляды соузников.

— Но я похож на Дионисия, поэтому меня и посадили сюда… — я говорил осторожно, точно боялся спугнуть догадку неосторожным словом, и, говоря, вопросительно смотрел в глаза монаху.

— Как же ты не понимаешь! — монах точно в отчаянии поднял очи горе. — Дионисия пока не существует. Точнее, он есть, но пока ещё не Дионисий.

Мне припомнилось, как у келий этот монах сказал ратоборцу Варуну: «Ты не найдёшь Дионисия, потому что он сам ещё не знает, кем в действительности является».

— Но кто же тогда просветил царевича?

— Господь, — спокойно сказал монах. — Царевичу было сонное видение. Ындусы верят своим снам больше, чем действительности, их окружающей. Вспомни!.. Во сне после свадьбы явился Господь царскому сыну и его молодой жене, которых накануне огласил святой апостол Фома. И только тогда они безоговорочно поверили апостолу… Сыну раджи во сне явился монах Дионисий и огласил его, и во сне же Дионисий благословил царевича обратиться к отцу с просьбой прекратить гонение на христиан. И вот раджа собирается устроить состязание между Дионисием и жрецами-бутопоклонниками. Если Дионисий победит жрецов, нас освободят, а царевич примет Крещение.

Я не смел произнести вслух то, о чём подумал, но всё же сказал:

— Если я вас правильно понял, я и есть тот самый Дионисий, только имя у меня другое. А другого Дионисия нет?

— Наконец-то! — воскликнул ындус и лучезарно улыбнулся. — Ты, ятри, — из сна царевича!

— Стало быть, вас и спасти некому? — спросил я, не понимая радости ындуса.

— Но ты можешь стать им, если сегодня ночью примешь монашество.

— С именем Дионисий? — спросил я с невольной иронией.

— Имя ты выберешь по жребию после исповеди, — сказал монах, несколько опечаленный моей иронией. — Среди других имён, возможно, будет и имя Дионисий.

— Но…

— В жизни каждого человека, Офонасей, бывают светлые моменты, когда Господь с силой проявляет своё присутствие. Может быть, не так ярко, как святому апостолу Фоме или Симеону Новому Богослову, но проявляет. Твоя встреча с Богом выглядит иначе, не иди против Божьей воли, Офонасей.

— Но… смогу ли я, даже если стану… Дионисием? Я неискусен в спорах.

— Господь вложит в твои уста то, что ты должен будешь сказать.

— Ты уверен в этом?

— Нет, но я уверен в милосердии Господа. И если бы Ему нужна была сегодня наша мученическая смерть, Он не дал бы нам сейчас надежду в твоём лице. Мы последние из Церкви верных святого апостола Фомы, и Господь не хочет, чтобы слово Божие прекратилось в землях Ындии.

Соузники обступили меня тесным кружком.

— Но почему я?

— Кроме Господа, этого никто не знает. И пока всё идёт к тому, что ты нам поможешь, Офонасей!

В ту ночь меня постригли в монашество. Постригал Керинф. Он оказался епископом. Я долго исповедовался. Всё, чем я жил в последние годы, теряя свою яркость, лилось из меня. Не умолчал и о том, что позорным жёнкам подшёптывал на ушко: «В предыдущих жизнях мы были вместе». Не умолчал и о смущении, в которое впал, когда махатма учил меня искусству управления праной. И о том, что позже, когда я проникся доверием к махатме, смущение не покидало меня. После исповеди из листьев, на которых ногтем были выдавлены имена, я вытянул лист с именем Дионисий.