— Что мы делаем друг с другом, Гарри? — проговорила она, и ее милое личико исказилось при мысли о том, кем мы стали. — О, прошу тебя, не выбрасывай голубя.

— Слишком поздно, — ответил я, и голубь полетел в мешок, а следом за ним — маска БАФТА, полученная в те дни, когда мы думали, что телевидение всегда будет любить нас, — моя великолепная БАФТА! Она ударилась о голубя и ухо, разбив их еще мельче. Я опустил голову и тоже закрыл лицо руками.

В этот момент в дверь позвонили.

Сид и я посмотрели друг на друга и стали медленно спускаться. Звонок продолжал разливаться соловьем. Я все еще держал мешок для мусора, и разбитое стекло звенело, словно хрусталь. Звон разбитых наград заставил Сид расплакаться еще горше. В моей глотке застряло рыдание размером с десятилетний брак.

Я открыл входную дверь.

Там стояла улыбающаяся японка с младенцем на руках, позади нее — скромный японец, одетый для игры в гольф. Я не понимал, в чем дело, пока из-за двери с визгом не выпрыгнули Джони и ее подружка Азука, желая напугать меня, и стали подпрыгивать, обнимая друг друга, и напевать свою мантру.

— Лучшая подруга, — пели девочки. — Лучшая подруга, лучшая подруга.

— Очень хорошо повеселились, — сказала улыбающаяся японка, а младенчик с хохолком на макушке начал агукать.

Муж скромно кивнул, соглашаясь. Джони протиснулась мимо меня.

— Можно Азуке остаться у меня на ночь на следующих выходных? — спросила она.

— Очень хорошая девочка, — проговорила милая добрая японка, и ее скромный муж — любитель гольфа — снова кивнул.

Потом скромная, улыбающаяся, благопристойная японская семья посмотрела на меня и на мою жену, впервые внимательно посмотрела на нас, и их улыбки погасли.

Они увидели все. Кофе на моей расстегнутой рубашке. Горе на наших лицах. Красные счета, разбросанные по прихожей, словно бланки проигранных ставок на бегах. А в мусорном мешке, который я держал в руках, они услышали звон великолепных наград, разбитых и превращенных в бренчащий хлам.

Они сгребли в охапку своих детей.

Они вежливо кивнули, прощаясь, словно мы тоже были нормальными людьми.

И они поспешили убраться из нашего дома.

Я сидел у себя в кабинете, смотря диск с сериалом «Мусора: Нечестный полицейский». Довольно унылое занятие. Но я собирался на собеседование в компанию по производству сериалов, а они всегда ждут, что ты досконально знаешь суть их работы.

Я точно знал, о чем спросит меня высокомерный двадцатилетний исполнительный продюсер. Что вы почувствовали, когда полицейского Диббса застрелили в конце четвертого сезона? Что вы думаете о побочной сюжетной линии с копом-трансвеститом? Надо ли главному инспектору сыскной полиции Руни бороться со своей склонностью к выпивке в пятом сезоне? Как насчет примирения с его женой, живущей отдельно? Отвлекает ли полицейская собака внимание от действия или помогает привлекать к просмотру любителей животных? Может, повесим правонарушителя прямо в камере? Или лучше выбить из него дерьмо в полицейской столовой? Они хотят, чтобы вы делились своими идеями. Они это очень любят.

И они будут невероятно оскорблены, если вы окажетесь не полностью увлечены их жалким шоу. Если бы они знали, что я бы на многое пошел, только чтобы не смотреть его, я никогда не вошел бы в эту дверь. Поэтому я купил коробку с «Мусорами», с первого по пятый сезон — «Ради этого стоит попасть в тюрьму!» — и стал изучать их и делать записи, хотя понимал, что в результате эту работу дадут кому-нибудь другому.

Я нажал на паузу, услышав звук фургона по доставке грузов: мне хотелось устроить передышку. Я подошел к окну и увидел, что на улице четверо мужчин вытаскивают из фургона огромную коробку. Я спустился вниз, желая помочь и еще больше желая сбежать от «Мусоров».

Потому что я хотел быть хорошим. Хотел обеспечивать и защищать. Хотел стараться быть таким мужчиной, каким был мой отец, не прикладывавший к этому никаких усилий. Я хотел охранять свою семью, как золотистый ретривер, которому даже памятник поставили.

Я услышал в холле голоса, говорящие по-польски. Коробка лежала на боку, и ее осторожно пытались внести в дверь. Похоже, она застряла. Сид стояла и смотрела, сложив руки на груди. Она не взглянула на меня, когда я спустился по лестнице.

Коробку внесли и поставили прямо. Она была десять футов высотой, почти касалась потолка. Джони тоже спустилась, и мы все стояли и смотрели, как коробку водружают на тележку и везут в кухню, задев по пути лампу.

Джони вприпрыжку побежала за матерью, грузчиками и коробкой, а я придержал раскачивающуюся люстру. Потом последовал за ними на кухню. Один грузчик начал отсоединять от сети старый холодильник, а другой вскрыл коробку. Это был новый холодильник. Холодильник Кинг-Конг. Двухдверный американский монстр из нержавеющей стали.

Джони залезла в коробку и выглянула из нее.

— Совсем как внутри домика для игр, — сказала она. — Можно, мы ее оставим? Можно мы оставим коробку? Можно?

— Нет, — ответила Сид и шагнула ближе к величественному холодильнику, рассматривая его своими широко расставленными карими глазами.

Когда-то я утонул в этих глазах. Казалось, это было целую вечность назад.

— Красивый, — сказал я, пытаясь не обращать внимания на бормотание поляков и мольбы Джони оставить коробку навсегда. — А мы можем себе это позволить?