Я грустно улыбнулся. Она была твердокаменная, но хорошая. Я это видел. Мне бы понравилось работать с ней. Но мир изменился.

— Я вижу, вы мать, — сказал я. — Поэтому надеюсь, что вы поймете. Срочные домашние проблемы.

В этот миг в ней появилось удивительное сочувствие. Я отчетливо увидел, что внутри ее что-то оттаивает.

— Люки семь лет, — сказала она, улыбнулась и кивнула на телефон, зажатый у меня в руке. — А вашему сколько?

Мне пришлось пару секунд подумать.

— Восемьдесят два, — ответил я.

Я вернулся на Олд-Комптон-стрит. Было время ланча, и вокруг шумел Сохо, а я отчаянно названивал Кену. Постоянно слышались долгие гудки, а в конце мне предлагалось оставить голосовое сообщение.

Я то и дело проверял телефон и чертыхался про себя, потому что старик не оставлял сообщения. Я остановил черное такси и направился на север, в сторону отеля «Ангел», не находя себе места от беспокойства и ярости. То же самое обычно чувствуешь, когда твой ребенок внезапно и неожиданно пропадает и ты абсолютно уверен в том, что случится самое худшее.

Дверь открыл Синг Рана. Кен сидел перед телевизором и смотрел бега по четвертому каналу. Рядом стояла кружка с дымящимся чаем, на коленях у него лежала сегодняшняя «Рейсинг пост».

— Потрясающие новости для тебя, — сообщил он. — Чайниз-Рокс идет завтра в Гудвуде три к тридцати.

Я уставился на него.

— Лошадь? — спросил я. — Ты забрасывал меня звонками из-за… лошади?

Он хмуро взглянул на меня.

— Хотел порадовать тебя, приятель, — проговорил он. — Завтра в Гудвуде на Чайниз-Рокс ставят три к тридцати, и это наверняка. — Он взглянул на Синга Рана, устроившегося в своем любимом кресле. — Что здесь странного?

Мягкое золотистое лицо повернулось ко мне, выражая молчаливое удовольствие.

— Двадцать пять к одному, — сказал он, и Кен торжествующе захихикал.

— Поставь все, что у тебя есть, — посоветовал он. — Один тип из букмекерской конторы подсказал. Верно, Синги?

— Ты звонил мне десять раз посреди собеседования о приеме на работу, — сказал я, все еще пытаясь понять. — Почему ты не взял трубку, когда я перезванивал?

— Наверное, оглох, — сказал он.

— Что?

— Не слышал. Глухой.

— Ты можешь говорить нормально? — взревел я. — Все эти звонки — из-за какой-то идиотской лошади…

Он ощетинился.

— Это не какая-то идиотская лошадь, дорогуша, — сказал он. — Это Чайниз-Рокс, три к тридцати в Гудвуде. И если ты на него не поставишь, это будет твой проигрыш.

Он потряс своей «Рейсинг пост» и прищурился на меня с таким же удивленным презрением, какое иногда я видел на лице отца, и его взгляд говорил о том, что он точно знает, как работает этот мир, в то время как я продолжаю искать к нему инструкцию.

Дождливым вечером в понедельник в кинотеатре было наполовину пусто. Я покачал головой и с раздражением зачавкал попкорном. Я не мог в это поверить.

Новая копия фильма «Семь самураев», и все, кого он привлек, — это кучка любителей Куросавы и несколько влюбленных парочек, обнимающихся и жующих обязательный попкорн? Когда семь самураев столкнулись с бандитами, которые терроризировали сельчан, я увидел светящиеся в темноте экранчики мобильных. Невероятно.

Выйдя из кино, я спросил себя, что бы сделал Пэт. Наверное, сказал бы, что это не идет ни в какое сравнение с «Великолепной семеркой», а я бы возразил, что это очень глупая точка зрения, потому что вестерн с Юлом Бриннером и Стивом Маккуином — всего лишь голливудский римейк японского оригинала. А Пэт лукаво усмехнулся бы и сказал — конечно, но в первую очередь фильм Куросавы был задуман как дань уважения Джону Форду.

Но Пэта здесь не было.

Я стоял перед зданием кинотеатра, дрожа от вечернего холода, и чувствовал, как урчит в животе. Если я пойду домой, то, хорошенько обыскав новый холодильник, найду там сашими и моллюсков, а мне хотелось тост с сыром. Поэтому я направился к пиццерии в дальнем конце Айлингтон-Грин, но остановился, не войдя внутрь, потому что увидел знакомое лицо.

Питер сидел в пиццерии у окна вместе с женщиной и двумя детьми. Нет, с тремя, потому что женщина держала на руках младенца.

Она выглядела как упрощенная копия Джины, как ее младшая сестра.

Высокая, яркая, но без сияния, которое излучала Джина. Я смотрел, как она одной рукой покачивает младенца, а в другой держит кусок чесночного хлеба. Двое старших детей вели себя очень прилично. Они ели мини-пиццу, болтая ногами под столом. Их отец поднес к губам бутылку пива «Перони». Но, заметив меня, застыл, не донеся бутылку и полуоткрыв рот.

Он повернулся к своей семье. Сделал большой глоток.

А я стоял и смотрел на него, потому что хотел, чтобы он знал: я все видел. Хотел, чтобы он смутился.