Двенадцать лет, как ты знаешь, я в меру своих сил боролся против Гитлера: много месяцев у меня на фабрике работали евреи — несколько человек с невыраженными внешними национальными признаками, — а одного даже пришлось прятать и снабжать продовольствием. Но все они были евреями! И я рисковал жизнью. Да, это было жестокое время, нам приходилось даже пить чай из ромашки и липового цвета.

Лотта и Берта отделались несколько дешевле, но зато обе потеряли квартиры.

Плохо, что теперь придется начинать с самого начала. При этом я рассчитываю на твою помощь. То, что мы получаем по карточкам на одного человека в день — 300 гр. хлеба, 400 гр. картофеля, 40 гр. мяса, 40 гр. муки, 15 гр. сахара, 7 гр. жира — это медленная голодная смерть для немца. Кроме того, ежемесячно 60 гр. кофе и 100 гр. эрзац-кофе, а также 20 гр. чая. Так что ты можешь представить, как и чем мы сейчас живем. Если же ты хочешь иметь больше, то должен покупать на черном рынке, где цены сумасшедшие. Так, хлеб по карточке стоит 50 пфеннигов, на рынке — 100 марок, одна бутылка растительного масла 0,75 литра по карточке — 7,5 марок, на рынке — 1000 марок, один фунт кофе — 1500 марок, 1 сигарета — 15 марок. Причем за деньги ничего не купишь, люди желают все менять, но мы уже ничего не имеем для обмена.

Я не хочу злоупотреблять твоей добротой. Мне тяжело просить, но мы приучены жить по-человечески, не хочется оскотиниваться, поэтому буду рад, если ты пришлешь из Калифорнии натурального бразильского кофе, хорошего табака и точные часы, т. к. купить их здесь в настоящее время нельзя».

Клостер Верк из Берлина в американскую зону оккупации:

«Дорогой брат!

Настало ужасное время для нашего народа, так что нельзя понять смысл этого нового порядка или, вернее, беспорядка.

Везде безобразие и насилие вместо справедливости и порядка. Кто бы мог подумать, что наш гордый народ, который во всем мире уважали, теперь стоит на последнем месте, а имя его запачкано навсегда. Кто бы мог подумать, что нация, до конца так сильно веровавшая в фюрера, пришла к такому гибельному концу.

Наши же товарищи-соотечественники сейчас выслеживают, доносят и гоняют нас. Здесь очень многих арестовали, и, кроме того, мы должны страдать из-за концлагеря Бухенвальд. Мы же не знали, какие зверства совершались там. Я думаю, что русские многое преувеличили, а мы должны отвечать за все, в чем лично не были виноваты.

Русские выселяют людей из домов, воруют как галки, отбирают продукты. В операционном зале моей бывшей больницы они убивали скот и разделывали туши, прачечную превратили в хлев и уборную.

И после этого они должны являться для нас носителями культуры! Это издевательство. С одной стороны, они для нас устраивают прекрасные выступления симфонического оркестра, открылись театры, кинозалы и варьете, с другой стороны, оставляют нас в руках надвигающейся голодной смерти, потому что на их пайках немцу не выжить.

Спокойствия нет, все дни в волнениях, нельзя выйти из своей барсучьей норы, двери дома даже днем нужно запирать — такой здесь грабеж. Вчера в мое отсутствие в дом через кухонное окно проникли 4 русских и похитили костюм мальчика, куртки, пальто, ботинки, часы и еще мелочь. Когда мальчик вернется, ему не во что будет одеться.

Так мы себе не представляли освободителей от нацизма.

Рад за тебя и Кэт, что вы оказались у американцев, которые, как говорят, не только хорошо кормят, но и не преследуют и не арестовывают, а даже принимают на службу бывших эсэсовцев».

И наиболее характерные выписки из писем с указанными адресами:

Кайзер Ирена, Берлин, Вестендаллее, 17-а:

«…положение дел здесь безутешное, потому что русские все конфискуют. У нас были взяты даже кровати… под наставленным пистолетом охотно подчинишься».

Ханс О., Ребель, Берлин, Штаренштрассе, 18:

«…было бы неплохо, если бы русские не угоняли скот, не снимали бы рельсы с железных дорог. Сейчас здесь нет никаких товаров, нет сала, спичек. Одним словом, ничего нет. Те, кто не имеет под руками ничего, долго не просуществуют».

Кун Глиндов, Вердер, Юденберг, 14:

«…мы голодаем, т. к. русские никак не могут навести порядок. За непродолжительный срок у нас сменилось 3 бургомистра, каждый вводит свои порядки, а нам становится все хуже и хуже».

Эллерман М., Брюхмилле, Линденштрассе, 30:

«…при русских живется очень плохо. Здесь, в Брюхмилле, многие кончают жизнь самоубийством. Свирепствуют тиф, дизентерия. Мы получаем только три фунта хлеба, 40 гр. масла, изредка 150 гр. конины, не больше пары морковок или немного тыквы. Нет никаких приправ для варки».

Лео X., Росток, Батстштрассе, 3:

«…Возвращаясь к рассказу о русских, я должен сказать, что испытываю ужас перед ними. Господа русские взбешены, т. к. знают, как мы тоскуем об английском или американском управлении. Конечно, нас там не накормят шоколадом, но хотя бы был более справедливым управленческий аппарат, заставлявший расплачиваться за все самих нацистов. А здесь как раз обратная картина: господа нацисты большей частью сидят в своих квартирах».

Даль Эрих, Аргемюнде:

«…Дорогая Гертруда! Те, которые ушли к англичанам и американцам, живут прекрасно. Спрашиваешь себя, почему мы живем не так, как они? Ведь они такие же немцы и в той же степени виновны или невиновны. У нас американцы запрещали танцевать, веселиться, учиться, заниматься политикой, зато давали хорошо покушать. Советы кушать не дают, но зато дали много свободы».