Я повернулся к Оуэну и прохрипел, так как горло у меня пересохло:

— И что он сделал?

Оуэн только пожал плечами.

— Какое это имеет значение? Она оставила дровосека на обед воронам, и все отправились домой.

— Но как же ей удалось спастись?

— Мейв разорвала путы, пока ее мучители спали. Она, используя тот же нож, который они держали у ее горла, когда развлекались с ней, подрезала им сухожилия, так что они не могли сбежать. Мейв связала обоих теми же веревками, которыми они связывали ее. Она отрезала их шары, отварила их и съела, заставив их владельцев разделить с ней трапезу, а потом оставила их умирать. Ну что, достаточно подробностей? Вот какова женщина, которую, как думает Конор, мы сможем заставить поведать нам ее самые важные тайны, используя только наше мужское: очарование.

Мы оба на некоторое время замолчали. Я почувствовал приступ тошноты. Мои собственные шары, казалось, от испуга спрятались где-то в области легких и, как я подозревал, не намеревались опускаться на свое место до нашего возвращения в Ольстер, чтобы остаться целыми и невредимыми.

— А какое наказание за изнасилование в Ольстере?

— Что это такое — изнасилование?

Оказалось, что этот термин Оуэну незнаком. Я пояснил. На его лице появилось оскорбленное выражение.

— Это когда один мужчина делает менее ценным что-то, принадлежащее другому мужчине.

Проблема непонимания в данном случае была связана с тем, что у жителей Ольстера не существовало представления о собственности, как о законном праве на что-то. Если нечто принадлежит тебе и вызывает восхищение у другого, то ты просто даешь ему это. Представление о браке и супружеской верности у них было тоже весьма своеобразным. Если мужчина и женщина решали ограничиться только взаимным общением, это вызывало уважение, но очень многие браки означали лишь предпочтение, но никак не обязательства. Неверность, в худшем случае, рассматривалась как шутливая проделка, и вызывала недовольство только тогда, если один из партнеров ожидал верности, которую другой не мог обеспечить.

— Таким образом, если мужчина силой заставляет женщину…

Оуэн не дал мне закончить.

— Ни один мужчина так не поступит.

Я не согласился с ним.

— Но ведь с Мейв это случилось. Не хочешь же ты сказать мне, что ничего такого никогда не происходило с кем-то еще?

Он открыл рот, чтобы отмести подобное предположение, но потом снова его закрыл. Некоторое время в нем происходила внутренняя борьба, а лицо хмурилось. Наконец он вынужден был сообщить правду.

— Да, такое случается. Но любого человека, которого поймают на этом, убивают на месте или, в крайнем случае, изгоняют, а его земли конфисковывают.

Я заметил, что он с трудом заставляет себя это говорить.

— Значит, такой случай воспринимается серьезно.

Оуэн взглянул на меня.

— Но причина этому совсем не та, что ты думаешь. Тут дело не в физическом насилии и не в том, что любой муж будет ощущать некоторую потерю ценности его супруги.

— Тогда за что же карают?

Он посмотрел на меня как на незнакомца.

— Неужели ты, прожив здесь достаточно долго, так ничего и не понял? Мужчина, который поступает таким образом, нарушает закон гостеприимства.

По этому поводу мы уже спорили раньше. В Ольстере не было такой сильной центральной власти, как, скажем, в Риме, где Август походил на гигантского паука, сидящего в середине паутины взаимозависимых систем. Король Ольстера, даже такой как Конор, избирался, и в любой момент мог быть отстранен от власти. Его высокое положение основывалось на воинской доблести, на магнетизме его личности и на том обстоятельстве, что принимаемые им решения оказывались приемлемыми для большинства из тех, кто их выполнял. Жрецы провозгласили верховенство законов, но не имели достаточных мер воздействия на непокорных, кроме тех, которые народ готов был поддержать. Таким образом, общество зависело от договоренностей между его членами, от своего рода соглашения, при котором определенные формы поведения являлись запретными и поэтому не могли иметь места. И вовсе не из-за страха наказания, но потому, что такое поведение было несовместимо с тем, как они хотели жить и вести себя. Закон гостеприимства в такой системе ценностей был главенствующим и в равной степени был обязателен и во дворцах, и в хижинах бедняков. В такой скудно населенной стране как Ольстер, с холодной и непредсказуемой погодой, отказ в крове людям, появившимся у ваших дверей, мог оказаться вопросом жизни и смерти. Эта система была простой, но она работала. К тому же она означала полное отсутствие в Ольстере коррупции и политиканства, процветающих на Капитолийском холме. В них просто не было необходимости, поскольку не к чему было стремиться. Я полагал, что положение Мейв в Конноте примерно соответствовало тому, которое занимал в Ольстере Конор.

— Она представляется мне зловещей женщиной. По крайней мере, это следует из твоего описания, — заявил я.

— Так и есть, — подтвердил Оуэн. — Мейв — как раз тот персонаж, который бардам нет никакой нужды приукрашивать. В ней достаточно и плохого, и хорошего — на любой вкус.

Я вспомнил о судьбе детей Сигенуса. Тиберий доверял Сигенусу как своему регенту, но потом узнал, что тот плетет нити заговора с целью завладеть империей. Ярость Тиберия была велика, а его месть — ужасна. Возможно, Сигенус заслужил все то, что получил, но ни мое племя в Германии, ни жители Ольстера — а римляне и тех, и других называли варварами — не поступили бы так с его семьей, как поступил Тиберий. Сын Сигенуса был достаточно взрослым, чтобы понимать, что его ожидает и по какой причине. Он выслушал свой приговор и мужественно встретил смерть. Но его сестре было только шесть лет. Она не понимала, что происходит, и умоляла, чтобы ее наказали как ребенка, если она совершила нечто плохое. Они осудили ее так же, как и брата, но возникла небольшая проблема. Законодатели указали на то, что еще не было случая, чтобы казнили девственницу Сенат вполне серьезно подошел к рассмотрению данного обстоятельства, хотя не было никаких сомнений в том, что Тиберий ожидает выполнения приговора. После обстоятельного обсуждения сенаторы согласились со следующим решением этой деликатной проблемы. Тюремщик получил указание вначале изнасиловать ее, после чего вполне законно ее убил. Изуродованные тела детей затем были брошены обнаженными на Гемонианской лестнице в качестве угощения для ворон.

Я никогда не рассказывал Оуэну о детях Сигенуса. Мне было бы трудно ответить, если бы он спросил, почему римляне смеют называть Мейв дикаркой. В день смерти Сигенуса и его семьи мне впервые стало стыдно за то, что я имею отношение к Риму. Тиберий тогда наслаждался этой расправой и падением дома Сигенуса. Однако несмотря на то, что все мы искренне ненавидели Сигенуса, я никоим образом не распространял это чувство на его семью.

Конечно, я понимал, почему Тиберий так поступил. Разве мог император, убив отца, ожидать, что дети спокойно примут его смерть и не будут стремиться к отмщению? Отказавшись от жестокости сейчас, он гарантировал бы ее в будущем, а возможно, и гибель многих людей в гражданской войне. Может, Действительно лучше было пожертвовать одной семьей, чтобы покончить с проблемой навсегда?