Он подошел поближе к гробу и вдруг услышал колокольный звон, но не мог сказать, почудилось ему или нет.

Он смотрел прямо перед собой безумным взглядом. Ветер трепал ему волосы. В который раз взглянул он на надпись: «Розалия Цирок, родилась…» — и снова остановился, потому что цифры сливались перед глазами. Он хорошо знал, сколько лет было его жене, гробовщик делал надпись с его слов. «Эта надпись вроде как вывеска. Последняя вывеска. Нет, не последняя, последняя — это на надгробии. Да, а надгробие-то где же?»

Все время, пока поп молился, Балог с беспокойством оглядывался по сторонам. Потом он подошел к тому мужчине, что говорил с ним насчет могилы, и спросил про надгробие.

— Лежит на телеге…

— Какое оно?

— Как у католиков.

— Большое, маленькое, какое?

— Небольшое. Потом когда-нибудь сделаешь побольше, если захочешь.

Поп все еще читал молитву. Возле дома появился человек в форме железнодорожника. Фуражку он вертел в руках.

Возница, который вез попа, подошел к нему.

— Пришли?

Железнодорожник молчал.

— Симпатичная была женщина, — снова начал возница.

Железнодорожник отвернулся. Возница не стал продолжать.

— Со мною рядом есть местечко, можете поехать с нами на кладбище.

Гроб поставили на телегу и выехали на проселочную дорогу.

Михай Балог запер дом, прислонил стул — не свой, а чужой — к стене.

Покойницу везли на первой телеге, Михай Балог шел следом.

На второй телеге сзади сидели поп со служкой, а впереди — возница и железнодорожник. Возница заговорил снова:

— Осень уже.

Железнодорожник кивнул:

— Осень.

— Кукуруза все еще не убрана, за картошку не брались. Мне бы и сегодня косить надо. Да тут похороны…

— Что — похороны? — спросил железнодорожник. Он казался спокойным, только глазные яблоки вращались без остановки. — Что — похороны? — повторил он.

— Ничего, я просто…

— Что?

Железнодорожник запустил руки в седеющие волосы и уставился на возницу. Губы и голос дрожали от возбуждения.

— А ну-ка слазь! — заявил он вознице.

— Я пошутил. Пошутить уж нельзя.

— Слазь, тебе говорят! — В голосе железнодорожника зазвучала ярость. Поп и служка, сидящие сзади, ничего не заметили. Поп дремал, служка читал молитвенник. — Слазь живо!

Возница испугался, остановил лошадей.

— Ты мне не тыкай, — сказал он.

Железнодорожник щелкнул ножиком. Солидный был ножик, с широким лезвием. Железнодорожник приставил его к шее возницы.

— Чего вам надо?

— Слазь. Убирайся, пока я тебя не прирезал…

Ножик уперся в грудь возницы, потом проехал по руке, державшей вожжи. Возница отпустил их и спрыгнул с телеги.

— Вали отсюда, скотина! — крикнул железнодорожник. — Скотина… Что ж ты коз с собой не прихватил? Козочками соблазнял ее, скотина… Козочек ей покупал, чтоб потом спать с ней. Козел вонючий…

Железнодорожник взял поводья, кнут и погнал лошадей. Он слышал крик возницы, но торопился, чтобы догнать первую телегу. Поп оглядывался на возницу, по лицу его было видно, что он не понял разыгравшейся перед ним сцены. Мальчик-служка рассмеялся: он не раз слышал, как козлом обзывали железнодорожника.

У входа на кладбище телегу сильно тряхнуло. Еще шаг-другой, и лошади ступили бы в могилу.

Гроб сняли с телеги. Поп пел и молился. Старухи, сопровождавшие процессию от самого дома, остановились чуть в стороне, на дороге. Они пришли пятью минутами позже: забежали по пути домой за граблями, чтобы заодно прибрать могилки своей родни. Этих старух знала вся деревня, они не пропускали ни одних похорон.

«Сами смерти ждем, вот и ходим на похороны».

Пока гроб опускали в могилу, Михай Балог стоял рядом с попом. Внезапно он ощутил себя молодым и сильным — ни дать ни взять двадцать лет. Он видел и чувствовал все с необычайной ясностью. Отвернулся он лишь тогда, когда заскрипели и завизжали накинутые на гроб веревки. Поп прервал молитву и сказал с тревогой:

— Осторожнее… Веревки плохо закреплены.

Гроб едва не съехал в могилу одним концом. Веревки поправили и затянули снова. На этот раз гроб опускали медленно и осторожно. Поп бросил комок земли. Михай Балог не мог заставить себя наклониться. Хоть он и видел все с необыкновенной ясностью, хоть и вернулась к нему былая сила, все, что делалось вокруг, казалось ему нереальным.

«Неправда, быть того не может, чтобы мою жену туда опустили, чтобы я ее больше не увидел…»

Гроб торопливо закапывали в землю, в твердую, желтую, глинистую землю. Тяжелое дыхание могильщиков нарушало кладбищенскую тишину. Землю разровняли, установили надгробие. Оно было крохотное, еле заметное от земли. Повесили на него венок. Точно такой же, как у Аладара.