Могилы корчмаря он не нашел. Ему пришло на ум, что мужичонка с хутора наверняка знает, где она, он ведь живет рядом с кладбищем.

«Матяш, Матяш, Матяш».

Он выбрался с кладбища и пошел по дороге, но не налево, а направо, не домой, а следом за мужичонкой с хутора.

По обеим сторонам дороги стеной стояли деревья. Балог пробыл на кладбище всего несколько минут, стемнеть еще не успело, но под деревьями уже прочно угнездился вечер. Легкий ветерок шевелил листву. Когда Балог поравнялся со станцией Захоронь, ветер усилился, и ему пришлось идти, отворачивая лицо.

Балог остановился и принялся разглядывать Захоронь. Там было одно-единственное здание, окруженное небольшим двориком. Он увидел курятник и заметил, что кладбище начинается тут же, за забором.

По другую сторону путей, за песчаной насыпью, виднелись крыши домов, а за домами гигантским полукругом темнели заросли акации. «Это и есть хутор». Он сделал шаг в сторону и прочел на фасаде здания: «Захоронь».

До слуха его донеслись гудки. Издалека, дымя и гудя, приближался паровоз. Михай Балог внимательно разглядывал поезд, не остановившийся в Захорони. «Грузовой», — установил Балог, когда промелькнул последний вагон.

— Вы как сюда попали?

Рядом с ним стоял мужичонка, тот самый, что пас корову на кладбище.

— Я могилу одну искал. Никак найти не могу.

— Которую?

— Корчмаря. Матяша, корчмаря.

— Ага.

Мужичонка с хутора прищурил глаза и пристально посмотрел на Балога. Потом подошел поближе. Теперь их разделяло не больше двух шагов.

— У меня есть велосипед, я съезжу за врачом. Вы больны.

— Нет. Просто я на могилу Матяша взглянуть хочу. Он тоже в четырнадцатом году родился. И Ференц Мико тоже.

— Это который гармонист?

— Да.

Они замолчали. Мужичонка с хутора смотрел то на Балога, то прямо перед собой. Потом подошел к рельсам и уставился вслед уходящему составу, который, миновав Захоронь, двигался очень медленно. Мужичонка сел на корточки, лягнул ногой рельс, почесал в затылке и сказал, не вставая:

— Идите домой, темнеет уже.

— Значит, вы…

Михай Балог хотел сказать что-то вроде: «Вот и вы не хотите мне помочь. Вот и вы тоже, а ведь вы знаете, что у меня жена померла».

— Домой вам надо, приятель.

Мужичонка с хутора встал и поманил Балога.

— Ну, пошли.

Мужичонка шел впереди, Михай Балог — следом. Мимо кладбища они прошли не останавливаясь. Мужичонка с хутора говорил:

— Слушайте, не ходите больше в Захоронь. Там все время смерть на ум приходит, а человеку о таких вещах думать ни к чему. Совсем ни к чему. Ясно? В Захорони все силы начисто пропадают. Судьбу свою угадываешь. А какая наша судьба? Все там будем. Говорил я вам, мне это кладбище чужое, потому я и могу рядом жить. А не то уехал бы. Понятно? Смерть такая штука, она никого не щадит. Я ведь говорил вам, отец мой вот тоже помер, на чужой земле.

— Справиться с ней нельзя? — спросил Михай Балог.

— Нет.

— А какая она, смерть?

— Я, когда корову пасу, сам голову ломаю. Мне из-за деревьев все видно: гроб несут, плачут, каждую неделю кто-нибудь да помрет. Я думаю, сколько людей, столько и смертей. Смерть, она в нас самих сидит, потому с ней и не справишься. Вот тут, во мне, в печенках, в селезенках… Да и потом, коли уж на то пошло: не можем же мы вечно жить. Бывает ведь и так, что человек поразмыслит и решит: лучше помереть, чем жить. Если один останешься, тогда зачем жить, смысла нет. Вечером ложишься один, будто в гроб.

Мужичонка осекся. Он подумал: а вдруг этот человек как раз один и остался. Дальше шли молча. Обоим казалось, что они шагают в ногу.

— Можете еще засветло домой успеть, — сказал мужичонка. — Я вас до околицы провожу, а оттуда вам два шага.

Он помолчал немного и снова заговорил:

— Послушайте меня, не думайте о Захорони. Не ходите туда. Я из деревни многих знаю, на кладбище видел. Я им то же самое говорю: кто в Захоронь ходит, тот сам, можно сказать, одной ногой в могиле. Туда ходить — со смертью породниться. А чего ее торопить, когда рано или поздно и так помрешь.

Михай Балог потер колено. Поглядел на маленького мужичонку — сам он был немногим выше — и глубоко вздохнул. Взгляд его упал на ноги мужичонки — из рваных сандалий выглядывали пальцы. Сейчас, взяв себя в руки, Балог почему-то никак не мог посмотреть мужичонке в глаза. Тот стоял молча, с полуоткрытым ртом.

— Мне стыдно, — после долгой паузы сказал Михай Балог.

— Почему?

— Из-за похорон. Нищенские были похороны, нищенские.

— Радуйтесь, что все позади. Вот будут у вас деньги, сделаете каменное надгробие. А сейчас и так хорошо.