Капитан громко выругался, проклиная судьбу, баллон и младшего сержанта. Визинтин объяснил, что раньше они ничего не заметили: когда парковались, все было в порядке. Они быстро сменили колесо, но…

— Ладно, ладно, — нетерпеливо прервал его Де Дженнаро. — Сейчас одиннадцать часов десять минут, если будут новости, звоните мне до… до двенадцати.

Едва Визинтин успел произнести «слушаюсь, капитан», Де Дженнаро повесил трубку и вернулся на балкончик в самом скверном настроении. Может быть, этот Алчиде Россетти, зная, что за ним следят, отправился куда-то поразвлечься — к родственникам, к проституткам, к приятелям, не замешанным в его делишках. А может, наоборот — думая, что за ним уже нет слежки, решил рискнуть и побежал с кем-нибудь посоветоваться. Но запасемся терпением — ведь с полицейскими машинами никогда ничего не случается только в кино.

На кухне было прохладно. Он открыл банку мясных консервов и нарезал помидор. Лежалый помидор вполне под стать волокнистому и безвкусному консервированному мясу. Зато пиво было крепкое и ледяное.

Осенило его в полночь, когда он задумчиво созерцал рулон туалетной бумаги, сидя на унитазе. За долгие годы перед капитаном прошли сотни самых разных людей, но никогда еще ничья фамилия так сразу, вдруг ему столь много не говорила. Конечно, это могло быть и совпадением, но достаточно лишь заглянуть в отдел записей актов гражданского состояния, чтобы развеять сомнения. Завтра же утром он пошлет туда Визинтина. Только пешком, а не на машине, решил он, улыбаясь. С каждой минутой догадка волновала его все сильнее.

Все произошло совершенно неожиданно, ничто этого не предвещало, и все присутствовавшие были застигнуты врасплох. Даже карабинер, хотя его задача как раз и заключалась в том, чтобы всегда быть начеку.

Анджело Буонафортуна производил впечатление человека вполне нормального. Высокий, худой, с неторопливой, правильной, без диалектизмов, речью. Казалось, с ним не будет никаких хлопот. И действительно, в течение получасового допроса он усыпил бдительность не только Балестрини, но и своего, назначенного судом адвоката — некоего Вальери, известного в судебном городке под именем Вальери-старший (с тех пор как в суд пришел работать и его сын), а также карабинера и секретаря. Целью допроса — первого, проводимого Балестрини, — было проверить алиби обвиняемого в тот вечер, когда при выходе из маленького кинотеатра двумя выстрелами в упор был убит полицейский.

Витторио Де Леонибус, передавая дело Балестрини, назвал Буонафортуну «хорошим парнем, страдающим революционными отклонениями». Несравненный Витторио славился подобными остротами — несколько надуманными, но меткими. И это доставляло ему явное удовольствие. Сперва Де Леонибус испытывал к Буонафортуне даже некоторую симпатию, полагая, что тот случайно замешан в игре людей, куда более опасных, чем он сам. Однако спокойный нрав Буонафортуны оказался лишь видимостью, и очень скоро Де Леонибус столкнулся с первыми вспышками яростной злобы. На допросах между ними начались стычки, а затем последовали телефонные звонки с угрозами, лобовое стекло его машины было разбито вдребезги (впрочем, о последнем знал только прокурор, которому Де Леонибус доложил лично).

Постепенно дело принимало неприятный оборот. Либо Буонафортуна не убивал полицейского и ничего общего не имел с «красными бригадами» — в таком случае повинны были его излишне энергичные приятели или какая-нибудь одинокая экзальтированная девица. Либо же он действительно был виновен, и в этом случае угрозы по телефону и разбитое стекло машины — всего лишь первое предостережение, так сказать, вежливое покашливание, предупреждающее о чем-то куда более серьезном. «Чепуха!» — отрезал прокурор. «Возможно», — сухо ответил Де Леонибус. А своему приятелю Балестрини он сказал: «Буонафортуна — в общем-то хороший парень, только страдает революционными отклонениями. Эта детская болезнь пройдет…»

— Однако кассирша в кинотеатре продолжает утверждать, что стреляли именно вы, — проговорил Балестрини, пристально глядя на парня.

Такой допрос был никому не нужным набором фальшивок. Главное, чтобы у следователя сложилось впечатление об обвиняемом или вдруг в его ответах случайно выплыло какое-нибудь противоречие.

— Кассирша лжет. Если бы она носила очки, то можно было бы подумать, что она меня плохо разглядела. Но, помнится, очки она не носит, значит, просто лжет, — довольно любезным тоном ответил Буонафортуна.

— Но зачем ей лгать? Я ее вызывал, говорил с ней и могу вас заверить — на фантазерку она не похожа. К тому же она вовсе не относится к вам с какой-то предвзятостью или враждебностью…

— Может быть. Но она лжет. Вероятно, вы ее запугали.

— Буонафортуна! — предостерегающе подняв руку, остановил его патетическим тоном старик Вальери, но парень даже не посмотрел на него.

— Мне она не показалась человеком, которого легко запугать. Не говоря уже о том, что никто, разумеется, и не пытался этого делать.

— Должно быть, вам не впервой подкупать свидетелей, чтобы они…

— Буонафортуна! — вновь прогремел адвокат, и Балестрини взглянул на него с раздражением. Он отнюдь не собирался привлекать парня к ответственности за эти уже ставшие обычными инсинуации.

— Прекратите, пожалуйста, подобные разговоры. Мы не подкупаем свидетелей. Какое же у вас представление о правосудии, раз вы всерьез думаете, что…

— Какое представление? — заорал парень, вскакивая, и лицо его неожиданно исказилось. — А вот какое! — и, перегнувшись через письменный стол — он был высокого роста, — плюнул Балестрини в лицо. Все вскочили со своих мест. Адвокат, пытаясь удержать парня за плечи, закричал: