«Христа считают за Бога. Помоему Его нужно уважать, но называть Богом, это уж слишком. Уважать-то нужно, потому что Он учил людей и делал им добро. Можно назвать Моисея или другого пророка богом, но всетаки он Им не будет, Бог Богом и останется. Говорят, что евреи мучали христиан, а разве христиане не мучали евреев? Если и мучали евреи христиан, то может быть 100 человек, если и 200, а все же не все. И вот еще что: христиани очень часто называют евреев жидами и обращаются с ними нехорошо. Если есть какой-ни-будь знаменитый еврей, его уже не называют евреем, а как-ни-будь иначе». На последней странице выведены двойной линией и раскрашены лиловым карандашом большие буквы. Р.И. (десятеричное) Ш., а под ними в рамке, обведенной красным и украшенной красными цветочками, написано:

Наверно, мама была не капризной, легкомысленной девочкой, а послушной, «основательной», как и я, и с мечтаниями, как и я, но без моих страхов. Но я ничего о ней не знаю. Не знаю, как она себя чувствовала среди других детей (не так, как я, конечно, — но есть детское поздравление дяди Ма, в котором он называет маму «Брюжчик»), какое место занимало в ее жизни воображение и что она воображала, с какими персонажами она себя отождествляла, но я думаю, что привязанность ее к тем, кого она любила, была такого же рода, как у меня, хотя, наверно, менее исключительная и менее отчаянная.

Мама поступила в гимназию, сохранилось ее сочинение о том, как она сдавала вступительные экзамены. Она пишет, что брат должен был сдать все экзамены в мужскую гимназию с высшими отметками, чтобы попасть в процентную долю, отводимую евреям, а для мамы это не нужно было (частная гимназия?), но она все сдала превосходно.

Мама училась прекрасно. Сохранились целые стопки русских сочинений, изложений и диктантов, есть и работы по французскому языку, и контрольные работы по математике, почти все с отметкой 12, иногда 11 с плюсом, 11, в младших классах бывало и 10. Есть и подписанные учителями и бабушкой «ведомости» с такими же отметками за четверти и за год. В детстве я очень удивилась, когда мама сказала, что дядя Ма кончил гимназию с медалью, а она нет. На самом деле, если судить по сохранившемуся табелю, мама была отличницей. Я же думала: мама настолько превосходит меня во всем, но отличница я, а не она, зачем же мне быть отличницей, если для того, чтобы быть как мама, отличницей быть не нужно?

Мамины сочинения очень хороши по мыслям и по умению мысли выразить, по сложности синтаксиса и по заметной начитанности. А то, что она пишет в старших классах, уже совсем не на школьном, а на студенческом уровне, даже лучше.

Но, наверно, не меньше, чем ученье, девочки-гимназистки, их внешность, характеры, способности, их отношения с учителями, но больше всего — их отношения друг с другом занимали маму. Почему так? Возможно, до поступления в гимназию она начиталась книг о девочках (этих книг было тогда великое множество) и теперь сравнивала с живыми людьми (так могло быть и со мной). Может быть, у нее до гимназии не было другого постоянного общества, кроме брата, и ее пленило разнообразие лиц, среди которых было много таких, с которыми она, девочка из еврейской семьи, вне гимназии не могла познакомиться. В эти годы мама пишет прозу и даже публикует ее: в журнале «Детское чтение» [104] (позднее переименованном в «Детский мир») была рубрика сочинений читателей. Удивительны прилежание и работоспособность мамы: в «Детском чтении» напечатано много ее рассказов (под настоящей фамилией и под разными псевдонимами). Мама сохранила только те номера журналов, где были ее рассказы, и их немало.

Когда мне было лет одиннадцать, я спросила маму, почему она назвала меня Женей, и она ответила, что это имя ей уже нравилось, когда она была маленькой девочкой. Мама дала мне прочитать один свой рассказ. Она вынула тоненький журнал из нижнего ящика шкафа с классиками, и я прочла рассказ, который так и назывался «Женя». Насколько помнится, я искала в рассказе не литературу, а родное, наше с мамой. Я притронулась к своему зарождению, еще не физическому, но, конечно, не сумела даже себе сказать это словами.

О чем же писала мама? Есть идиллические картинки жизни маленьких и не очень маленьких девочек, чаще на даче, но и в городе тоже. Дома хорошо, родители любят девочку, и жизнь полна радостей. Идиллия прерывается болезнью, с жаром и бредом, но затем восстанавливается. Правда, один рассказ заканчивается трагически — смертью отца героини. Несколько рассказов — о превратностях детской, школьной жизни: девочка запачкала чернилами чужую дорогую книгу — в детстве такие происшествия воспринимаются трагически. В другом рассказе девочка по дороге из гимназии домой упала, возник синяк на лбу, из-за чего она не пошла с родителями в гости. Оставшись дома одна, она бросила в окно свои старые игрушки детям-беднякам. Дети благодарны ей, но… «ей было и приятно и как-то неловко, словно она сделала что-то дурное», — а вот это верное замечание, взятое из своего опыта. Но многие рассказы — о страдании, об одиночестве среди других девочек, в общество которых героине хочется войти как равной. Откуда это чувство отторгнутости? В одном рассказе мама прямо называет две причины: девочки сторонятся героини рассказа, потому что она еврейка, но еще больше потому, что она намного развитее их, уже читает книги для взрослых, в том числе Тургенева. В этом рассказе героиня находит подругу — новенькую, на которую девочки напали, а она ее защитила, ей покровительствует и утешается ее дружбой. Другая героиня задумала устроить кружок самообразования, но девочки не умеют и не хотят слушать чтение книги «Невеста Нила» Эберса [105] , зато набрасываются на чай со сладостями, после чая, забыв о чтении, устраивают игры и танцы, а «в глубине души» героини «поднимается мучительный вопрос: «Неужели оно так и должно было быть?»». Еще одну девочку прозвали «выскочкой» за то, что на уроке истории она рассказывает больше, чем в учебнике: «Она знала, что ее подруги не были злыми девочками… Но они составляли класс, а к тем, кто шел против его правил, класс был беспощаден». Девочка обещает себе быть как все (попробуй!). Часто тема одиночества прикрывается выдуманными сюжетами, например, несправедливым обвинением в воровстве — в этом рассказе счастливый конец. Героини всех рассказов, кроме одного или двух, — русские девочки, русская героиня и в рассказе о смертельной обиде, где девочки из богатых семей неожиданно отвергают героиню, узнав, что ее отец — доктор, «простой докторишка», «ее милый, дорогой папа только доктор!». «Что-то поднялось из груди и сдавило горло; она почувствовала острую ненависть к этой лживой девочке… все сильнее и сильнее подступали к горлу рыдания; и подергивающиеся губы шептали: «За что, за что они обидели папочку?»» Я думаю, что вместо «доктор» надо подставить «еврей». Только в этом рассказе говорится о ненависти, в других обида — горе, страдание.

Этот рассказ сохранился в рукописном виде, как и многие другие, не напечатанные в журнале. Некоторые остались в черновиках, другие переписаны набело, но есть и целые рукописные журналы — тетради с рассказами, сказками, стихами, с мелкими рисунками и виньетками. Автор один — мама, но чтобы журнал не отличался от печатных, в оглавлении напротив каждого заглавия вписана выдуманная фамилия.

Маме было 12–13 лет, когда она писала эти рассказы. Почерк уже довольно мелкий, но старательность еще совсем детская. Стихи записаны в тех же тетрадях, среди них есть сентиментальные (мать с дочерью приходят к свежей могиле бабушки, и девочка хочет умереть, чтобы мать приносила ей на могилу цветы, — в конце стихотворения изображен крест над могильным холмиком) или романтические с тайной (под видом сказки мать рассказывает детям, как злые люди убили ее отца и мать, — не о погроме ли речь?). Лирические стихи кажутся написанными девочкой постарше, почти девушкой. На мой вкус, они музыкальны. Вот «Серенада», после которой нарисована пером лютня.