– Оу. Не чего страшного. Если тебя так сильно вводит в шок этот мрак, то можешь попытаться вновь сформулировать свои мысли.

– Глупая. Я говорю не о себе. Ты ребёнок! Тебе здесь не место... да что я с тобой разговариваю. Эти стены наверняка уже помутнили твой рассудок.

– Я вижу десять.
– сказала девочка и начала интенсивно шаркать карандашом.

– Что десять?

– Теперь уже одиннадцать, помех, что мешают тебе воспринять возрастную инверсию.

– Замечательно. Ты вообще можешь говорить любое сочетание слов. Не скромничай... Мы всё же в дурке.

– Угу.
– едва слышно, согласилась увлеченная писательница.

– Ты ещё и писать с пугающе, серьезным видом умеешь. Хотя чего я удивляюсь в твоём-то возрасте люди дифирамбы с диссертациями уже во всю слагают.

– Я не пишу, а рисую. Вот держи.
– протянула она листок.

– Сейчас, правда не самоё лучше время для оценки художеств.

– Этот набросок комикса может помочь тебе двинуться с места.

– Скорее с катушек слететь.

– Просто, прочти его вслух. Будь так добр.

– Хорошо. Первое. Считает, что внешность до сих пор способна служить индикатор ума и зрелости человека. Второе. Назвал глупым ребёнком, но не прекращает заваливать меня вопросами. Третье...

– Ладно я понял. Раз ты такая умная, расскажи, что произошло с тем заключенным?

– А что с ним не так? Я следила за процессом, и его поведение было вполне приемлемым.

– Он вожделел к платью из обёрток, а от новых конфет всецело лишился ума.

– И?

– То есть для тебя это нормально?

– Но речь то не обо мне. Мы же говорим о неполноценном человеке. О том, что от него осталось, с учётом прошлого.

– Нелегкая у него, наверное жизнь была, раз он так раскололся. Что же стало причиной?

– Яд черной мысли, что отравляет часть души, близ сердца.

– Любовь?

– Нет. Есть чувство куда более стойкое и болезнетворное. Застывшее предверие любви, что так и не смогло расцвесть и обрекло себя на тление в вечности истомы.

Недоумение сковало брови.

– Это что-то вроде неугасаемой искры, которой не суждено разжечь костёр, а после отыскать покой средь пепла?

– Оу... так намного понятнее.

– Для людей мирного времени в этом нет ничего хорошего.

Оно терзает сердце и обрекает ум на поиски тернистых троп к дороге счастья. Одни находят её в поедание конфет, другие в усладе иной черезмерности.

– Какой?

– Узнаешь, если не успокоишься.

– От девочки?

– От своего знакомого по карцеру. Только в этот раз платье из конфет будет на тебе.

***

– Зачем всё это?
– спросил я проводника.

– Всё ради развития мира.

– Но как страдания этих людей может помочь жизни?

– Не все они страдают. Ты видел лишь мрачную часть дома.

– Так просветите.

– Мир идей так же необъятен, как и космос. Спектр видения новых идей способен меняться в тон внутреннего мира человека и его окружения. Люди истоптали немало легкодоступных путей поисков идей. Самым труднодоступным оказались контрастные переходы жизни. Первые секунды жизни так же ярки как и мгновения перехода в иной мир.

– То есть вы продлеваете последнее и не позволяете битому человеку уйти на покой.

– Да. Подобно тому множеству людей, которые подбирают выброшенных животных.

– Прям, благодетели и освободители. Подбираете и сохраняете жизнь, а после используете в своих целях.

Позволяем обрести свободу. Одни создают идеи под влиянием фона, вторые - уникальную атмосферу. Но мы не ставим над ними опыты и не калечим. Их лишала цельности жизнь в системе. Это во первых. Во вторых, здесь они восполняют лишь свои потребности и вольны вернуться к прежнему хаосу, вне стен этого здания.
– сказала дочь психолога комплекса.

Глава 19 'Ясность в прошлом'

– Тревога, страх, любовь. Что вас калечит?
– произнес психолог.

– Дом рушиться. Светлые воспоминания засыпаются крахом. Я всего лишь не позволяю им угаснуть вне света. С тех пор, как отец нас бросил, стены нашей квартиры вообще стали стеклянными. Причем с выгодными для него искажениями.

– С чего вы взяли?

– С самого начала. Когда мы жили в Разгуляевке, второй иногда приходил домой пьяным. Пытался мне что-то объяснить. Я хотел убежать, но он держал меня. Забивал дымом уборные комнаты, так что дышать было невозможно. Я и без этого был уже эмоциональным от тревоги и незнания ребенком. Спустя двадцать лет родственники рассказали, что надо мной издевались родители моего первого отца. Они часто выпивали. Но если вы знали, кто они такие, зачем тогда оставлять ребенка с ними одного. Постоянно ссылались на пагубность водки.