Я обратно летел, однако думал: есть ещё сииртя на свете или все вымерли? Что буду один в тундре делать? Зачем тогда вся моя мудрость? Гляжу: дымки над ярангами... Встретили меня сииртя, будто само Солнце. А Нум дал бессмертие моему телу. Аристей — дух, я — человек, ем, пью, болею даже, только не старею, — подмигнул шаман златоклювому ворону и продолжил: — Я ещё не раз у греков бывал. Многому научился и сам других учил. Лечил, гадал, храмы ставил. Спарту такими чарами окружил — никакой мор ей с тех пор не страшен. Через два века меня повсюду кляли — когда спартанцы хозяевами Греции стали... Нигде я не видел столько зла, сколько в Греции. Лучше живым к сюдбя-людоедам попасть, чем к грекам в рабы. Великаны хоть сразу съедят. Решил я: пусть не знают сииртя ни богатства юга, ни его зла.

Гордо и непреклонно взирал бессмертный шаман на собравшихся. Хилиарх негромко произнёс:

— Ты обошёл мир, Абарис, и спас его. Но ты не стал гражданином мира. Ты остался сииртя и думаешь лишь о своём племени.

— Я берег сииртя от зла для всего мира. Всем людям нужна Гиперборея — чтобы людьми остаться, не сравняться с тунгаками. А теперь пришли вы, росы...

— Мы пришли по пути, проложенному тобой. За твоей стрелой, — сказал Ардагаст.

— Вообще-то путь первым проложил я, — заметил Аристей. — Я с юга, ты, Абарис, с севера. Только меня подвигла благородная любовь к знаниям, а тебя — страх за своё племя.

Абарис резко обернулся к шаману-ворону, готовый заспорить. Но тут вмешался Вышата:

— Мне порой тоже хотелось оградить венедов волшебной стеной от всех — сарматов, греков, римлян. Только... сами венеды не захотят.

— Было бы у сииртя железное оружие, не посмели бы над ними так глумиться Андак с Хан-Хаденготой, — поглаживая акинак, сказал Лунг-отыр.

— Видишь теперь, Або: от зла нельзя укрыться. Даже и на краю света, — мягко сказал Вышата.

— То же самое я твержу ему. Но куда мне, залётному греку, до него, великого шамана, хоть я старше на целый век, — ворчливо проговорил Аристей.

Абарис склонил голову, увенчанную золотым грифоном. Опустив взгляд, он молчал, будто прощался с дорогим покойником. Потом заговорил медленно и твёрдо:

— Я долго приглядывался к тебе, Ардагаст. Твои росы... все, кто с тобой... Вы не похожи на всех этих хищников с юга. И ты не просто сарматский царь. Вы за всех людей стоять готовы. Огненная Правда вам дороже добычи. Боги ошибиться могут, когда человека избирают. Не ошибается Огненная Чаша. Я открою вам путь к Белому острову и отдам золотую стрелу, когда покончим с Андаком.

Откуда-то сбоку донёсся голос Шишка:

— До края света дошли? Теперь за край пойдём. Дойдём, пёсик? — Волк бодро взлаял, и леший погладил его. — Дойдём! На то мы и росы.

Великий шаман улыбнулся, сошёл с трона-черепа и подсел к костру. Все стали непринуждённо веселы, хотя понимали, что это — лишь передышка между двумя тяжёлыми битвами. Воители поджаривали куски мяса на кончиках акинаков, перешучивались. У костра амазонок звенели гусли Пересвета, звонкие девичьи голоса выводили венедскую песню. А двое любознательных эллинов уже набросились с вопросами на Абариса:

— Скажи, о мудрейший из гипербореев: знал ли ты всех семерых великих мудрецов Эллады? А Креза, их покровителя? Погиб ли он на костре или был спасён Аполлоном?

— Из семи мудрецов пятеро ещё живы были: Фалес, Солон, Хилон-спартанец, Биант из Приены, Клеобул из Линда. А Питтак Митиленский и Периандр, коринфский вождь, уже умерли. Хорошие были люди! Власть, богатство когда имели, когда нет, а жили не для них — для племени, для всех людей. Биант девушек-рабынь у спартанцев выкупил, воспитал и к родным вернул. Питтак в Митилене десять лет вождём был, тираном по-вашему, власть отдал, ещё десять лет прожил, и никого не боялся: все его уважали.

— Но Периандр, коринфский тиран, убил беременную жену, сожительствовал с матерью, велел убить даже своих могильщиков... Или было два Периандра — тиран и мудрец? — спросил Харикл.

— Почему два? Один. Я про него ещё и не то слышал, только всё от знатных. А простые коринфяне мне о нём плохого слова не сказали. И мудрецы тоже. Что про вашего Ардагаста Медведичи говорят? Или Андак с женой?

Хилиарху сразу припомнилось, как подвыпивший Андак, говоря с греками, называл Зореславича не иначе как «тираном» и «венедским ублюдком». А шаман продолжал:

— Периандр щедрый был. Мудрецов принимал, певцов, храмы строил.

— Не за счёт ли ограбленных граждан был он так щедр к вам, мудрецам? — хитро прищурился Харикл.

— У народа он ничего не забирал, только у знатных. Город при нём не беднее, а богаче стал... Это у нас, сииртя, хорошо старейшиной быть: ни простых, ни знатных, весь род заодно. И законов, как Солону, придумывать не надо: все законы предки дали.

— Ну а что же Крез? — спросил Хилиарх. — Он был законный царь, а не тиран.