было в первый и последний раз!
– покраснеть, ибо один из студентов, стоявший

рядом со мной, вдруг зажал себе нос и, удаляясь, воскликнул:

– Видно, это Лазарь и собирается воскреснуть, так от него воняет!

Тогда все стали от меня отходить, затыкая себе носы. Я, думая спасти

свою шкуру, также зажал себе рукою нос и заметил:

– Ваши милости правы: здесь очень скверно пахнет.

Это их весьма рассмешило, и они, отойдя от меня, собрались числом чуть

не до сотни. Они заметно наглели и, видимо, готовились к атаке. По тому, как

они харкали, открывали и закрывали рты, я понял, что это готовятся мне

плевки.

Тут какой-то простуженный ламанчец атаковал меня страшнейшим плевком,

присовокупив:

– Начинаю!

Видя свою погибель, я воскликнул: "Клянусь богом, у..." Не успел я

произнести: "...бью!", как на меня посыпался такой дождь, что слов моих я не

мог докончить. Плевки у иных были так полновесны, что можно было подумать,

будто они извергают на меня свою склизкую требуху; когда же у других во рту

иссякала влага, они прибегали к займу у своих ноздрей и так обстреливали

меня, что плащ мой гремел, как барабан. Я закрыл лицо плащом, и он вскоре

стал белым, как яблоко на мишени; в него они и метили, и надо было видеть, с

какой ловкостью попадали в цель. Меня словно снегом облепило, но тут один

пакостник, заметив, что лицо мое было защищено и еще не успело пострадать,

подскочил ко мне, восклицая с великим гневом:

– Довольно плевать! Не убейте его!

Я и сам опасался этого и освободил из-под плаща голову, чтобы

осмотреться. В тот же миг злодей, припасший в утробе своей добрый снаряд,

обернулся ко мне тылом и залепил его прямо мне в глаза. Судите же теперь о

моем несчастном положении! Тут вся орава подняла такой адский крик, что

голова у меня пошла кругом. Судя по тому, что они извергли на меня из своих

животов, я полагаю, что, дабы не входить в изъян на лекарей и аптекарей, они

ждали новичков, чтобы принять слабительное. Но и это показалось им

недостаточным. Они захотели наградить меня еще и подзатыльниками. Но некуда

было им меня ударить, иначе мучители мои рисковали перенести себе на руки

половину украшений моего плаща, за мои грехи из черного ставшего белым.

В конце концов они оставили меня. Еле-еле добрался я до своего дома. К счастью, дело было утром, и навстречу мне попалось только двое-трое мальчишек, видимо не лишенных благородства, ибо они хлестнули меня только пять-шесть раз жгутами и пошли себе дальше. Я вошел в дом, и мориск, увидев меня, стал хохотать и делать вид, точно собирается тоже плюнуть. Убоявшись, я сказал ему:

– - Смотрите, хозяин, я ведь не Ессе homo!

Ни в коем случае не должен был я это говорить, тогда он не обрушил бы мне на плечи несколько весьма ощутительных ударов гирями, которые были у него в руках. С этим поощрением я почти бездыханный взобрался по лестнице и потерял немало времени, прежде чем нашел в себе силы снять плащ и сутану. Наконец я освободился от них, швырнул их сушиться на крышу, а сам повалился на кровать. Вернулся мой хозяин. Он понятия не имел о тошнотворном приключении со мною и. видя, что я сплю, разозлился и принялся так сильно и стремительно таскать меня за волосы, что еще немного -- и я проснулся бы лысым. С криком и жалобными стонами вскочил я с кровати, а он еще в большем гневе обратился ко мне:

– - Хорошо же ты служишь мне, Паблос! Теперь ведь у нас другая жизнь.

Слыхав, что у нас другая жизнь, я решил, что уже умер, и ответил:

– - Хорошо же вы меня жалуете, ваша милость, после всех моих несчастий! Посмотрите, что сталось с моей сутаной и плащом, которые служили носовыми платками большим носам, чем были когда-либо виданы во время процессии на страстной неделе. И взгляните еще на мою спину.

Тут я заревел. Видя мои слезы, дон Дьего поверил им, найдя сутану, рассмотрел ее, проникся ко мне состраданием и сказал:

– - Паблос, смотри в оба и не зевай. Береги сам себя, ибо нет здесь у тебя ни папаши, ни маменьки.

Я рассказал ему, как все было. Он велел мне раздеться и отправиться в мою комнату, где жило четверо хозяйских слуг.

Я лег, выспался, а к вечеру, хорошо пообедав и поужинав, почувствовал себя столь крепким, как будто бы ничего не произошло.

Стоит, однако, разразиться над кем-нибудь несчастью, как оказывается, что бедам нет конца, ибо следуют они одна за другой, точно звенья цепи".