И тут избыток самомнения сыграл с ним злую шутку, поскольку, отставляя ногу назад, - вне всякого сомнения, чтобы принять какую-нибудь величественною позу, - он зацепился за лежавшего сэра Ланселота, покачнулся и рухнул. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы дон и донья, издав победоносный визг, бросились на него сверху, подобно гепардам. Образовалась куча мала, очень необычно выглядевшая в лунном свете, пыхтящая, вопящая и размахивающая во все стороны не занятыми непосредственно в ней конечностями, когда вдруг раздался тонкий голос:

– Смотрите, смотрите!..

Та самая кучка, от которой прежде опасливо отодвигался сэр Ланселот, принялась набухать прямо на глазах.

– Оно растет...

Из кучки показался побег, тут же начавший тянуться кверху и одновременно раскидывать тоненькие отростки в стороны. Он тянулся и тянулся, крепчал и мужал, под восхищенными взорами и охами-ахами присутствующих, в том числе Рамуса, который счел возможным, сделав круг, вернуться, затаиться за спиной Владимира и оттуда выглядывать. Не было никаких сомнений, что из земли поднимается дерево, причем не обычное, а волшебное. Прошло совсем немного времени, и оно своими размерами уподобилось столетнему дубу, а на ветвях его появились и стали распускаться цветы, похожие на цветки лотоса формой и размером, правда, не имевшие запаха. Прошло еще время, цветки пожухли и стали опадать, а вместо них - набухать плоды, нечто среднее между березовой сережкой и сосиской. Наконец, движение на дереве замерло. Присутствующие также безмолвствовали. Вдруг, кожура на плодах пошла мелкими трещинками, они стали лопаться, и на землю - в это было трудно поверить, но это так!
– с мелодичным звоном, сначала поодиночке, а затем тропическим ливнем, хлынул поток золотых монет.

С визгом, стараясь отпихнуть друг друга как можно дальше от золотого дождя, к дереву рванулись дон и донья, альраун и Рамус. Сэр Ланселот передвигаться не мог, - ему мешала рукоятка подсачека, уткнувшаяся концом в землю. Владимир предпочел остаться на прежнем месте, ожидая развития событий.

На траве под деревом образовывались кучки золотых монет, которые продолжали сыпаться. Рамус стоял под златопадом, раскинув руки в стороны и подставив ему лицо, лучившееся счастьем настолько, что затмевало блеск драгоценного металла, не говоря уже о луне. Дон и донья купались в монетах, альраун колесом носился вокруг, издавая нечеловеческие вопли. Как вдруг...

Вдруг золотой поток начал тускнеть. Звон - сменяться глухим перестуком. Радостные вопли обратились в настороженное молчание. Наконец, кто-то невнятно пробормотал:

– Деревянные... Они превратились в деревянные...

Настороженное молчание в мгновение ока переросло в скорбную тишину. Посреди которой раздался тоскливый голос, принадлежавший дону:

– Ты что натворил, паршивец, а?

– А я что? Я ничего...
– быстро забормотал в ответ альраун.
– Я как было сказано, так и сделал. Выкопал ямку, сказал три раза: "Крекс, фекс, пекс", положил золотые, посолил... Ну, там, добавил перчику, лучку, уксусу...

– Ай!
– воскликнул дон. Даже в лунном свете было видно, насколько огненно-красным стало его лицо.
– Тут тебе что, шашлык, что ли?..

– Я хотел как лучше!..
– заорал альраун и бросился наутек.

– Я тебе покажу уксус!..
– помчался вдогонку дон.

– Перчик и лучок!..
– не отстала от него донья.

Несколько мгновений, и они скрылись из виду. Под деревом остался только Рамус, набиравший полные ладони деревянной трухи, - прежде золотые, став деревянными, монеты теперь обращались в труху, - воздевавший их к верху и высыпавший себе на голову, тоскливо подвывая...

Рыцарь был высвобожден, после чего он, в порыве благородного негодования, водрузил подсачек на Рамуса, - "за трусость и оставление поля битвы", как он выразился, - и потащил его к остаткам костра. Маг-недоучка поначалу громко взывал о несправедливости, потом замолк, из опасений, как бы не навредить себе еще сильнее. Вмешательство Владимира также ни к чему не привело. Будучи возмущен более тем, что предстал в неподобающем виде, нежели постыдным бегством спутника, сэр Ланселот вполне мог приговорить последнего в соответствии с законами военного времени.

Впрочем, за то недолгое время, пока рыцарь вел Рамуса обратно, он, вероятно, рассудил, что требовать бесстрашия от неблагородного означало бы оказаться в еще более глупом положении, чем прежде. Поскольку, притащив его к кострищу, тут же и объявил это в короткой, но очень яркой речи.

Поняв, что в настоящий момент ему ничего не грозит, Рамус устроился как можно удобнее и попытался изменить ситуацию в свою пользу, принявшись припоминать все известные ему случаи трусости, превосходившие масштабом его собственную.

– Довелось мне учиться в каком уж и не вспомню университете, и в той местности, неподалеку от городка, где он располагался, имелась заколдованная пещера. Кто, что и когда там сокрыл и заколдовал, про это ходили разные слухи, но достоверно никто ничего не знал. Зато знали, что любой, кто посмеет сунуться в пещеру, сразу же обратится в старую клячу. А потому, во избежание недоразумений, повесили возле пещеры два плаката: "Это не здесь", и "Его тут нет"...

– Зачем это?
– не понял сэр Ланселот.