Изредка Мария Петровых своих подопечных посылала ко мне — посмотреть, проверить свое мнение, помочь, дать рекомендацию. Иногда ей не хотелось самой доводить все до конца. Она отходила в сторону, предоставляя удовольствие общаться со своими питомцами Антокольскому, Звягинцевой, Евгенову, ведавшему делами Комиссии по литературам республик, некоторым другим.

Хватало у каждого своих забот. Но на Марию Сергеевну грешно было жаловаться. Она все делала увлеченно. И это тоже связывало людей. Они действительно связывались. А она отходила в сторону и издали любовалась новой общностью. «Теперь моя душа спокойна», — говорила она.

* * *

Мы иногда говорили о природе славы, отделяя ее от репутации.

— Бесславие — это та же слава. Если хотя бы несколько знатоков или любителей понимают, что бесславие в данном случае более почетно и притягательно, чем слава. Иногда бессовестно прославиться.

— «Быть знаменитым некрасиво…» — напомнил я пастернаковское стихотворение.

— Вот именно. Вспомните Арсения.

Думая поначалу, что Мария Сергеевна говорит о себе, я понял, что она имеет в виду не себя, а Тарковского.

— У него бесславие. Но у него есть долготерпение. И это вызывает сочувствие. И это тоже слава. Перевод дает ему передышку. Но он прорвется.

Много лет спустя я напомнил Марии Сергеевне этот разговор. Она просияла:

— Ну вот, видите, я, оказывается, была права…

* * *

Месяцами, нет, годами она могла не общаться с человеком, но, если с ним или с его близкими случалась беда, Мария Сергеевна телефонным звонком или письмом откликалась немедленно. Беда приводила ее в действие. Она брала на себя чужое горе. Это я особенно почувствовал в ту пору, когда лишился матери, — второго апреля 1969 года. Вот письмо Марин Сергеевны, посланное мне:

Среди немногих привязанностей на всю жизнь — Самуил Галкин. В их творческих принципах было много родственного. Мария Сергеевна переводила его и редактировала некоторые его книги. Редактором она была строгим, внимательным, неуступчивым. Кто надеялся на «все сойдет», не мог с ней иметь дела. Кто хотел в своем искусстве добиться максимальных результатов, тот много получал от Марии Сергеевны.

Несу Марин Сергеевне переводы Галкина.

— При вас читать не буду, милый. Оставьте их, прочитаю быстро.

«Милый» — ее любимое словцо. Оно в ее устах звучало напевно и успокаивающе.

На следующий день звонит Мария Сергеевна:

— Приходите. Все хорошо. Но — надо поговорить.

Пришел, говорили и час и два. Мария Сергеевна, как опытный педагог, учит не поучая. Берет строфу и показывает, что этот эпитет ее губит. Подумаем над эпитетом. Думаем долго. Придумали. Оказывается, одно слово потянуло за собой другое, третье. Поворачиваешь, ворошишь строфу, и вот глядишь — она другая, она ближе к искомой истине оригинала. Звоним по телефону Галкину. Он слушает, соглашается, но… Это «но» грозит новыми переделками. Мария Сергеевна устала. Пришел после обеда — досиделись до сумерек.

— Перерыв! — говорит Петровых. — Довольно.

Свет не включен. Вглядываюсь в Марию Сергеевну. Сожалею, что не живописец. Овальный портрет. Пастельные тона. Нет, персидская миниатюра. Еще лучше — старинная акварель, тоже овал.

Было очень тихо. Мария Сергеевна подошла к окну — сизо-синему. Стояла долго, безмолвно. Я видел ее голову с распущенными с боков волосами, спину, мягкую, певучую линию перехода от затылка к спине, от спины к бедрам. Фигура была обведена синькой вечера. В стекле стали появляться огоньки — больше, больше. Их отсветы двигались по комнате. Мы молчали. Сколько прошло времени — десять минут, полчаса, два часа? — не знаю. Тишина звенела. Мы молчали. Бывают такие редкие минуты сумеречной тишины, когда люди общаются без слов и жестов. Незримое и пока непонятное им общение происходит стремительно и запоминается навсегда, как некое откровение, явленное таинственным образом. Об этом у Бориса Пастернака:

Да, это понимание. Иначе это не назовешь.

Внезапно Мария Сергеевна обернулась и включила свет. Я увидел сияющий, больше — ликующий взгляд, в котором были и свет понимания и явное нежелание говорить. Такого взгляда больше я не видел у нее. Это была она в наиболее полном и истинном выражении.