Боже мой, какая дикость…

Убрав папку в сторону, я уперлась локтями в столешницу, спрятала лицо в ладонях, дышала глубоко, размеренно, очищая сознание от всех посторонних вопросов, всего того, что словно разрывало изнутри.

Итак, выездная презентация с Артемом Кожуховым. Мне надо к ней приготовиться.

***

Квартира встретила меня трауром тишины и темноты. Я зажгла бра, устало разулась, разделась и прошла в большую комнату. Опустившись на диван, тенью черневший на фоне светлой стены, подтянула к груди колени, обняла их руками. Не слишком комфортная поза, но так хотелось слиться в крошечную точку, ничего не чувствующую, не видящую, не слышащую. Тело и голова гудели от утомления. Вспомнила, что так и не ела ничего и надо бы поужинать… Нет, ничего не хочу.

Под метроном тикающих часов, штампованный символ домашнего уюта, я чуть-чуть отпустила себя, позволила себе оглянуться, подумать…

Теперь стала понятна природа той противоречивости, той антипатии-симпатии, возникшей к Вадиму Савельеву в первую неделю нашего знакомства. Стало ясно, почему его присутствие так напрягало, будоражило и волновало. Предчувствия и желание прекратить близкий контакт - против притяжения и стремления говорить с ним, знать его, быть с ним – все обрело смысл и объяснение. Да, я давно пряталась от себя самой, с таким упорством втягивала шею в плечи, закрывалась. Просто не хотела признавать и сталкиваться лбом с той стеной, что выросла передо мной сейчас – не обойти, не сломать.

Он понравился, зацепил меня, мое внимание и сознание сразу же, как только увидела его. Потому ли, что так походил на брата? Потому ли, что так холодно и строго оценивал? Потому ли, что, как выразился Дима, «располагает к себе за милисекунду»? Сейчас это уже не имело никакого значения.

Не сумела и не захотела остановить воскрешающиеся в памяти моменты…

Вот я и он, стоим спина к спине. Ощущаю теплоту его тела, крепость и твердость мышц, сливаюсь с ним в одно, чтобы выполнить задачу…

Глубокие серые глаза, смотрящие недовольно… с нежностью… с болью… проницательно заглядывающие прямо в душу.

Обволакивающий жар его рук, держащих мои…

Тепло ладони на моей талии…

Нежность и покой объятий, соединяющихся с волной трепета, шепот в ухе: «Все будет хорошо, я обещаю. Верь мне».

Плотный пояс юбки с завышенной талией, не рассчитанной на ту позу, в которой я застыла на диване, впивался в ребра, мешая дышать, сердце неровно отстукивало ритм. Растекшаяся по комнате фиолетово-синяя темнота будто охватила меня своими ватными щупальцами, точно живое существо, вглядываясь в мое лицо, выжидая, насторожившись… Взглядом я обежала выступающие углы и горизонтали мебели, прогоняя наваждение. Поглядела на стрелки часов, стоящих на верхней полке книжного шкафа и попадавших в полосу единственного источника света от оставленного гореть в прихожей бра. Они показывали без десяти девять.

Уже так поздно…

И никак не избавиться от комка в горле и наворачивающихся на глаза, жгущих их уголки слез.

Я уткнулась лбом в колени, глубоко вздохнула.

Напрасно иссушила, вымотала себя сегодня бесконечным контролем, натугой волевого усилия, круговертью работы, в которой старательно, лихорадочно топила жалящие память и мысли выводы, действия, ощущения. Раньше следовало хладнокровно признать: я больше не могу доверять себе, потому что, как выяснилось, не в силах отделить одного брата от другого, запуталась в том, что является фальшью, а что истиной. И не происходит ли эта истина из фальши. И так, как есть, оставить невозможно. Я зашла в тупик, вторично влила в работу личные эмоции. И какие тут могут быть требования деловой этики, профессиональный, объективный подход, если я… если и он…

И я больше не могу доверять ему. Не с его привычкой и потребностью вечно опекать брата. Насколько в таком случае в его чувствах замешано желание что-то доказать тому, научить раз и навсегда, собственным примером показывая: видишь, вот так следует поступать. Сама ведь считала это действенным методом с Люсей.

И Дмитрий с его «Ты и для него слишком хороша, так что пусть остерегается соперников» умертвляюще прозорлив. Да, Вадим дал мне понять еще тогда, после корпоратива, своей смской, а сегодня дал понять и Дима, насколько сильно между ними взыграло соперничество, неизбежное между братьями. Обыкновенный спор, соревнование за что-то, существующее в единственном экземпляре и достающееся достойнейшему, сильнейшему. Кто я в таком случае? Для одного - дополнительный способ манипулировать, дразнить, уязвлять брата, а для другого – ценный трофей, «отсуженная» собственность, интерес к которой сойдет на нет с течением времени.

И не без причины Вадим не стал прояснять произошедшее утром, отказавшись от поездки со мной на семинар по эффективности продаж. Он понял сам, как далеко все зашло, как все неправильно? Показал это мне таким образом, деликатно, не попытавшись словесно оформить то, что задело бы самоуважение нас обоих?

Сердечный риск. Жестокий, непростительный самообман и путаница. И в очередной раз выстроенный вокруг них мегаполис надежд с шумящим в нем захватывающим карнавалом эмоций.

Холодной рукой стерев мокрые дорожки с щек, я тяжело поднялась с дивана и, щелкнув выключателем, на секунду ослепнув от брызнувшей светом люстры, забрала из прихожей сумку. Телефон сел еще днем, его требовалось поставить на зарядку.

Я вернулась к нему через несколько минут, умывшись, переодевшись, включила и обомлела от количества пропущенных от Люси звонков. Дрожащими пальцами я набрала ее номер.

Мама… Неужели?.. Еще утром все было хорошо, они ждали выписки…

– Аришка! Моя ты хорошая, милая, чудесная! Мое солнышко, - с надрывом заворковала Люся в ту же секунду, как произошло соединение, и вдруг всхлипнула. Помертвев, я осела на диван.

– Что с мамой? – спросила, еле шевеля губами.

– Все отлично, просто превосходно. Выписали. Теперь не разрешаю даже ложку самой держать, - сестра говорила глухо, сквозь слезы, проглатывая слоги. – Это все твое письмо. До сих пор действует. Я плакала, когда прочла, Русик даже совал успокоительное.