Тадеуш принес ему сапоги. Он сразу взял их в руки и принялся разглядывать, придвинув светильник поближе к кровати. Красно-бурая мягкая кожа со свежим запахом дегтя. Работа превосходная, без сомнения. И голенища не слишком высоки, и отвороты соразмерны. И прошивка кажется крепкой, хоть он теперь и не может ее испытать. Подошва и каблуки такие, что любая мостовая им нипочем.

Он кивнул удовлетворенно. Что ж, теперь было в чем вернуться на землю.

Нанес визит ему в эти дни и Мерлин де Тионвилль, в связи с тем, что по старому летосчислению год 1793 истекал. Он только что вернулся из Вандеи, и хотя прическа и борода его выглядели так же лихо, как в тот день, когда они играли в жмурки у него на квартире, виски его заметно поседели.

Первая седина пробилась в них, когда Тионвилля призвали к ответу перед Конвентом за то, что он сдал Майнц пруссакам и австрийцам. Он тогда решительно заявил: это произошло в безвыходной ситуации и с единственной целью — спасти наши войска, теперь же либо мы положим к вашим ногам девять голов контрреволюционной гидры на западе нашего отечества, либо можете отправить на гильотину мою. В Лемане, где были особенно жестокие схватки с восставшими, он храбро сражался во время уличных боев, доходивших до рукопашной; победив здесь, он участвовал в преследовании остатков католической и королевской армии вплоть до устья Луары, откуда и привез известие о победе.

Он ворвался в комнату, сбросил плащ и шляпу, не дав себе труда поискать для них крючок, и прежде чем Форстер успел опомниться, он очутился в объятьях этого силача, крепко стиснувшего его больную грудь.

«Победа! Победа! Жорж, Тулон тоже наш! Наконец-то! Но что я вижу? Что это вы себе позволяете? Валяться в постели теперь, когда на нашу улицу пришел праздник?»

Мощный кашель потряс тело Форстера. Черт бы его побрал. Мерлин прав — этой минуты и он ждал с нетерпением. И вот — радость причиняет не меньшую боль, чем хворь. Ему всегда нравился этот живой, темпераментный комиссар, но сегодня он был в него просто влюблен. Он был вестником счастья. Новости прямо как в сказке: Вандея побеждена, а Тулон — благодаря младшему брату Робеспьера и какому-то артиллерийскому офицеру, по имени Бонапарт, которого никто не знал, отнят у англичан.

В шутку он просил Мерлина не задушить его. Он еще хочет жить и даже попытается немедленно встать с постели.

Политика Комитета общественного спасения оправдывалась — в этом не было сомнений. И все же в дебатах Конвента в последнее время появились какие-то новые, беспокоившие его мотивы. На столе лежали газеты, в которых сообщалось об этом. Когда он читал, у него не оставалось сомнений, что Гора расколота пополам, что противоречия между умеренным ее крылом и неистовым нарастают. Он еще отчетливо помнил тезисы Робеспьера, которыми тот обосновывал необходимость диктатуры до заключения мира: конституционное правительство имеет целью сохранение Республики, революционное правительство — создание ее основ. Революция — это война свободы против ее врагов; конституция — это режим победившей и мирной свободы… Революционное правительство берет на себя долг защиты всей нации, но это его долг перед народом, врагам которого оно не должно ничего, кроме смерти… И еще: революционное правительство должно проскочить между двух скал, между нерешительностью и безрассудством, чтобы невинность не превратилась в импотенцию, а пышущее здоровье не кончилось апоплексическим ударом. И перелет и недолет — все одно бьют мимо цели… И еще: тактика наших врагов состоит в том, чтобы расколоть нас, они добиваются того, чтобы мы уничтожали друг друга собственными руками…

Эти тезисы давно уже стали его собственным убеждением, потому-то так легко ему было беседовать с Сен-Жюстом. Но кого имел в виду Неподкупный поименно? Фабра д’Эглантена, которого упрекали в том, что он поживился на акциях Индийской компании? А может, его могучего друга и покровителя — Дантона? А с другой стороны? Эбера?

Он попытался встать. Простыни и подушки были в темных пятнах от пота. Мерлин меж тем поднял свой форменный плащ с пола, чтобы его куда-нибудь повесить. Как вдруг он издал возглас изумления — на полу у шкафа увидел новые сапоги.

Тут же подхватил один из них, стал мять кожу и разглядывать подошву. «Великолепный экземпляр! Понимаю теперь, Жорж, почему вы тогда отвергли мое предложение. В таких сапогах я мог бы прошагать и через Ла-Манш и добраться до самого Питта» [44] .

Он заразительно рассмеялся.

Форстер стал наивно объяснять: «Как нетрудно видеть, я их даже не обновил. Заказал на Ля Виллетт — с разрешения властей».

«Да, дружище, такие сапоги, должно быть, не только стоили немалых денег, но и потребовали высокого покровительства».

«Покровителем был Сен-Жюст — перед тем, как уехать в Эльзас».

Лишь потом он реконструировал в памяти несколько странную реакцию — лица, глаз, всего поведения — Мерлина на это имя; пока же ему было недосуг обращать на это внимание.

Вошел Тадеуш. «Вы позволите, профессор?»

«Разумеется, друг мой».

Хотелось бы добавить: ты как раз вовремя, чтобы помочь мне одеться…

Но тут молодой поляк выпалил: «Вайсенбургская линия прорвана! Пруссаки и австрийцы бегут. Генерал Гош и Сен-Жюст преследуют их, направляясь к Ландау!»