– Нет, - в ушах гудело, словно я прижалась головой к стене с осами.

– Я тоже не хочу в это верить, - начал Кирин.

– Так не верь, - рявкнула я, закрыв руками уши, как ребенок.

Мы молчали.

– Ты живешь в Алмвике? В одной из тех хижин? – спросил позже Кирин.

Я опустила руки, ведь они все равно не заглушали его, и кивнула, выдавливая слова поверх крика, что стал комком в моем горле.

– Да. Лиф нашел нам это место.

Я не упустила то, как он нахмурился, но не успел ничего сказать, до нас донеслись крики.

– Тебя здесь быть не должно, - сказал он и попытался встать. – Идем.

И хотя я злилась на него из-за сомнений, я обвила его рукой и помогла подняться, не обращая внимания на его стон, когда его левая нога коснулась земли.

– Когда ты попал в армию? – спросила я, пока мы медленно шли к центру Алмвика. В Тремейне он учился, как и я, но у кузнеца. Он хотел получить себе свою кузню. Он хотел работать и получить лицензию гильдии.

– Я исполняю свой долг, - сказал он, но голос его был лишен эмоций.

– Долг? Когда это у тебя появился долг стать солдатом?

Он остановился рядом с заброшенной хижиной, тяжело дыша, и посмотрел на меня, добрые карие глаза теперь были строгими, губы превратились в линию.

– Меня забрали, - сказал он. – Всех подходящих мужчин от восемнадцати до сорока лет забрали. Это делали принудительно и по всему Трегеллану.

Я моргала, переваривая услышанное.

– Как? Как это может быть принудительным?

– Они ловят тех, кто отказался. Забирают землю, имущество, вещи. Семьям угрожают. Если ты не сражаешься, тебя арестуют, и семью выгонят из дома.

– Но это неправильно. Это не по-нашему. Так могло быть в Лормере.

Кирин вскинул брови.

– Это старый закон. Его не изменили. Каждый дом должен отдать хотя бы одного мужчину в армию, когда так приказывает правитель страны. В последний раз так было во время войны с Лормерой. Совет возобновил это. И все происходит быстро.

– Такое возможно?

– Да, - голос Кирина был мрачным. – Хотя если показать, что ты верующий, тебя могут отпустить.

– Но таких не осталось, - медленно сказала я. – А остальные? Мужчины старше? Женщины? Господин Пэнди? Лирис? Ульрик? – я перечисляла знакомые имена.

– Всех полезных сослали в Трессалин, включая Ульрика, - его губы дернулись при упоминании его старого наставника. – Они хотят использовать всех способных в подготовке к войне. Мужчин старше отправили делать оружие, как и некоторых женщин. Пэнди остался в Тремейне. В аптеке. Лирис тоже дома. Большинство женщин оставили дома, чтобы сохранить фермы и вести дела. Пока что.

– Пока что? Они заставят женщин сражаться?

– Если станет плохо, - он задумчиво посмотрел на меня. – Ты же не хочешь сказать, что пошла бы в бой?

– Думаешь, я не могла бы?

Он напрягся и попробовал улыбнуться.

– О, знаю, могла бы. Думаю, оставят выбор, - он замолчал. – И выбирать нужно с разумом. А не говорить людям, что это для славы. Нет ничего почетного в смерти… - он замолчал слишком поздно и посмотрел на меня, бледнея. – Прости, - сказал он, и я отмахнулась от его извинения. – Ты училась в аптеке. Тебя захотят для этого.

– У меня нет лицензии.

– Если так продолжится, им будет все равно. Я был кузнецом, и смотри на меня теперь, - он указал на окровавленную форму.

– И как там? – тихо спросила я. – Есть возможность, что станет очень плохо, чтобы женщин позвали в бой?

– Не знаю, - медленно сказал он. – В Тремейне все хорошо. Снаружи, по крайней мере. Изменений видимых нет. Нападений тоже. Люди готовятся, запасают еду и топливо, убирают в землянках, чтобы прятаться, но паники нет.

Я слышала что-то в его голосе, что заставило меня думать, что есть что-то еще.

– Но?

Кирин пожал плечами и невольно сделал шаг, тут же вскрикнул и схватился за мое плечо, глубоко дыша. Я ждала, пока его лицу вернется цвет, а потом склонилась и посмотрела на его ногу. Кровь вытекала через повязку, но не сильно. Я кивнула, чтобы мы шли дальше, я все еще придерживала его.

– Когда покидаешь Тремейн, видно богачей, что движутся в Трессалин с телегами ценных вещей, - продолжил он. – Видишь ряды мужчин – парней – что идут, чтобы стать солдатами. Их матери, сестры и жены, дети плачут, пока те уходят. И лагерь беженцев в Тирвитте чувствуется запахом задолго до того, как его становится видно. И в лесу есть люди, и каждый день приходят отчеты о том, где он и что сделали его големы. Лортуна, Хага, Монкхэм… Честно говоря, мы надеемся, что до боя не дойдет. У нас нет людей даже после призыва. Мы сто лет жили в мире, мы не готовы к войне. Особенно, к войне с големами. Как убить камень? У нас нет техники. Нельзя отправлять людей против камней. Мы едва сможем сражаться против других людей.