Шрифт:
Ну что поделать, как говорится, издержки прогресса.
Однажды, когда мы вот так толковали между собой, вертолетчик Николай Петров, отчаянный мужик, никаких чертей не боялся, взял и предложи нам: «А хотите, я вас в самое сердце тайги заброшу. Туда, где человеческая нога не ступала. На днях я лечу к геологам со снаряжением, сделаю крюк и вас высажу в глухомани. Побродите там с недельку, а потом заберу обратно. Зато такое увидите, какого еще никто не видел.
— А сумеешь ли сесть? — спросил я.
— Отыщем какую-нибудь площадку, а нет, на тросе вас спущу.
Посоветовались мы и решили лететь втроем, я и мои приятели, Лешка Уда-
лов и Семен Панкратов, здоровенный парень, проходчиком работал в шахте.
Рано утром вылетели. Глухо ревел вертолетный двигатель, океанскими волнами колыхалась под нами тайга.
«Крюк» оказался немалый, летели часа три, чтобы достичь таежного сердца.
— Странное дело, — прокричал вертолетчик сверху, выглянув из кабины. — На карте у меня ничего не отмечено, а внизу жилье. Вон дымок из трубы курится. Так деревьями обсажено, только сверху и заметишь.
— Тем лучше, — откликнулись мы. — Будет, где остановиться.
Сесть вертолету было негде, и Петров опустил нас возле зимовья на тросе, а потом и наше снаряжение выгрузил, после чего поднялся вверх и улетел.
Небольшая бревенчатая изба была плотно окружена частоколом. Только в одном месте были ворота, сколоченные из толстых потемневших досок.
Мы постучали в них.
— Хозяин! Есть кто живой?
Створка ворот отворилась, и мы замерли от удивления. Таежный житель был уже не молод. Морщинистое лицо, короткие седые усы и борода, длинные волосы до плеч, тоже с обильной проседью. Одет причудливо: полушубок из беличьих шкурок, весь обвешанный пушистыми хвостами, штаны и рубаха из плохо выделанной кожи.
— Не пригласишь к себе? — спросил я. — Мы — охотники, люди не злые, не обидим. Нам бы на ночь остановиться, а утром мы в тайгу уйдем.
— Входите, — коротко отозвался хозяин и посторонился.
Двор был небольшой, но чистый. Само строение тоже содержалось в порядке, подгнившие бревна заменены новыми, щели законопачены мхом, ставни на окнах добротные. И внутри в зимовье все аккуратно прибрано, никакие вещи не разбросаны, каждая на своем месте.
— Молодец! — искренне похвалил я хозяина. — Не у всякого горожанина так квартира содержится.
— Одному много ли надо, — отозвался тот. — Чистота в доме, чистота в душе, я так полагаю. Может, поесть хотите, чаю могу согреть? Только чай у меня на травах.
— Было бы неплохо, — согласились мы. — С дороги чай, хоть на лопухах, первое дело.
— Только особо угощать нечем, — отговорился хозяин. — У меня еда простая.
— У нас все с собой.
Мы разложили на столе колбасу, хлеб, сыр, открыли пластмассовую коробку со сливочным маслом. Алексей расщедрился, выставил баночку с красной икрой.
— Пока так, — сказал я. — А к вечеру что-нибудь поосновательнее соорудим.
Мы пододвинули стол к нарам, с другой стороны поставили широкую скамью. Уселись, Семен Панкратов достал из рюкзака бутылку водки.
— Это вы сами, — отказался хозяин зимовья, — не употребляю.
— Что так? — удивился Семен. — Русский человек, а от питья отворачиваешься. Может баптист или старовер?
— Ни то, и ни то, — чуть заметно улыбнулся хозяин. — Да и не русский, к тому же.
— А как зовут? — полюбопытствовал я.
— Ахмад.
— Постой, постой, — мне стало любопытно. — А ты, отец, не из Средней Азии?
— Из нее самой, — согласился Ахмад. — Из Таджикистана.
Я рассмеялся.
— Вот это случай! В самой таежной глуши земляка встретил.
Теперь взволновался хозяин зимовья.
— А ты откуда?
— Из Ленинабада, там рядом город Чкаловск есть.
— Не слыхал, — признался Ахмад.
— Ну как же, знаменитый город. А ты давно в тайге?
Ахмад поразмыслил.
— Из Истаравшана я уехал в тридцать пятом году. А в тайге года с сорокового или чуть позднее.
— А, ну тогда понятно, что не знаешь Чкаловска, его построили как раз после войны.
— Какой войны? — удивился старик.
— Так ты ничего не знаешь, что произошло с той поры?
— Откуда мне знать, — Ахмад вздохнул. — Людей я не видел, а таежное зверье неразговорчивое.
За едой мы рассказали таежнику и о войне с фашистами, и о смерти Сталина, и о том, что было дальше в стране, включая и нынешнее время.
Старик слушал, широко раскрыв глаза, а когда я стал рассказывать о Таджикистане, он прослезился, покачал головой.