…Впрочем, как могли они здесь оказаться — подошвы, каблуки и колеса — на дне илистой гнилой речушки? — он проползал между мертвых раковин, обглоданных рыбных скелетов, он путался в водорослях, темных и скользких, натыкаясь на какие-то странные предметы, давно затонувшие и обросшие илом, в песке он различил ручку сломанной куклы, на стволе гнилостной водоросли чернела пластмассовая расческа, там и ту посверкивали осколки бутылочного стекла… И вдруг он ощутил дикий ужас: огромная Эмка, разевая свою ненасытную зубастую пасть, грозно и неотвратимо надвигалась на него.

— Где деньги?! — Она вращала желтыми прожекторами глаз.

Стоял дивний летний вечер, приносящий обычно или поцелуи, или горькие слезы, а чаще и то и другое; пахло цветами и легким сигаретным дымком, из открытых окон весело вырывались дешевые шлягеры, толстый рыжий кот сидел у подъезда…

— Обманщик! Написал, что жить без меня не можешь! Где кольцо?! Где деньги!? Где ты околачиваешься все эти дни?!

Полетаев вернулся в реальность и сразу устыдился прохожих, прислушивающихся к разгорающемуся скандалу.

— Я был у классика Лиходеенко, — сказал он. — Помнишь такого? "Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят!"?

* * *

— Уверяю тебя, она самая настоящая американская миллионерша. — Застудин басовито закашлялся. — Сам по суди, кто еще купит такое большое гэ — плакат "Даешь вторую пятилетку!" за две тысячи долларов.

— Две ты… ?

— А не будь я потомственный интеллигент, я бы и три с нее, дуры, содрал. Но интеллигенция не торгуется. Так что знакомься и не раздумывай! — Взгляд Застудина задержался на батарее пустых пивных бутылок. — Они все сюда валят, феминистки хреновы, в надежде отыскать загадочную русскую душу. А у тебя что, — Застудин икнул, — душа какая-то другая? Турецкая что ли? Так что ты ей — душу, она тебе…

За окном навязчиво гудела дрель. А может, не дрель, а лебедка.

— В общем, завтра в пять у фонтана.

— А это… — Полетаев замялся, — они все на лице ужасные, добрые внутри?

— Нормальная телка: попа есть, грудь торчит, физя англосаксонская.

— Это как?

— Очень длинная.

— Очень? — испугался Полетаев.

— Но миловидная, жених ты мой привередливый! Тебе бы к носу американской миллионерши приставить грудь продавщицы хлебного отдела!

— Мне все-таки лучше бы парижанку, — робко пожаловался Полетаев. — Париж-город искусства, там в театре знают толк, там бы мою пьесу с руками с ногами оторвали.

— И с рогами, — странно пошутил Застудин.

— Я серьезно, — обиделся Полетаев, — ты мне цены не знаешь, я будущая гордость человечества…

— Знаю, знаю. — Застудин сочувствующе улыбнулся. — Пивка не хочешь?

— Нет, спасибо, — Полетаев поморщился. — Я вчера у Эмки проснулся, глянул в зеркало — себя не узнал: опух весь…

— А я тебе рассказывал, — загоготал Застудин, — как один мой приятель очнулся в морге?

— Что ты говоришь! — Полетаев побледнел.

— Очнулся оттого, что услышал, как то-то играет в карты: твой ход — шестерка треф, а теперь твой — туз пик, а теперь твой… — он приоткрыл глаза…

— Не рассказывай! Не рассказывай! — замахал руками Полетаев. — Мне страшно!

— …глядит: мертвецы в простынях сидят, у каждого в руке…

— Садист!

— …карты, а рядом с ними сторож, конечно, бухой, он за каждого играет : твоя семерка, твоя десятка…

Полетаев уже носился по маленькой застудинской кухне. Свинья, однако, ты какая брат, бормотал он невнятно, нарочно ведь пугаешь, завидуешь верно.

— Тут мой приятель возьми и крикни: "Эй, дед, ты случайно не шулер?!"

Полетаев приостановился и выдавил кислую улыбку.

— Сторож бултых — прямо в формалин. Все, каюк. Такая вот история, друг. Дарю для будущих пьес!

— Все, я пошел! — Полетаев выбежал в прихожую, засунул под мышку папку Берии.

— Не забудь, что завтра у тебя судьбинная встреча у фонтана.

И минут через десять он уже дребезжал в трамвае, чтобы успеть на вокзал, а оттуда в деревню, скоротать вечер под шатром неба, над синей равниной реки, в зеленых волнах трав, слушая мерный говорок хозяйки.

* * *

…Он лежал на траве, раскинув руки и ноги, по его правому колену полз черный жук, Полетаев дернул ногой, но жук и не подумал свалиться, а так же спокойно и уважительно к самому себе, существу непонятному, усатому и черному, полз все выше, пока не был наконец сброшен рукой Полетаева в речной песок и долго ерзал там на спине, тяжело жужжа и перебирая в воздухе неприятными лапками, а Полетаев, приподнявшись на локтях, разглядывал его и даже, взяв палочку, пару раз ткнул в его панцирное брюшко. Интересно, долетит ли этот жук во-о-он до того берега, а если долетит, сможет ли вернуться… Полетаев помог жуку принять правильное положение и тот вновь столь же степенно пополз по песку дальше, а Полетаев, устав лежать, сел и стал разглядывать голову пловца, покачивающуюся на волнах. Сам Полетаев купаться любил только в теплой воде, а сегодня было нежарко, но пловец упорно не выходил из реки. Где же он оставил одежду? Полетаев обвел взглядом берег: а, вот и она. Отечественные штаны и старая майка. Встать, схватить шмотки и спрятать. Пусть поищет, дурень. Лень. И не просто лень, но страшно скучно, а главное, совершенно бессмысленно. Купающийся, точно учуяв полетаевские мыслишки, два раза развернувшись на месте, направил свой кроль к берегу. Или брасс. Полетаев напряженно, как спортивный болельщик, наблюдал за пловцом. Теченье-то быстрое, сносит тебя, недоумок, ага, сносит, придется пешком трюхать, э, нет, гляди-ка, точно забрал, ага. Все-таки сносит, куда тебе тягаться, ничтожная человеческая тварь, с мощным потоком! нет, гляди-ка, прямо на штаны идет, танкер "Дербент".