Даже не зная собачьего языка, я понял, что он хотел сказать, и не смог сдержать слез. Они капали на его косматую, обросшую густой шерстью морду, и казалось, что он плачет вместе со мной.

В это время Ло Цзяцзюй и Цуй Дацзяо с покрасневшими после еды лицами, выпятив вперед животы, вышли из лавки.

— Как этот зверь сюда попал? — подняли они крик при виде собаки. — Святым духом, что ли?

Черныш, не дожидаясь, пока его схватят, прыгнул на крышу кабины, но ударом приклада его сбросили вниз.

— Трогай, — скомандовал Ло. — Поживей!

Цуй быстро запустил двигатель и тут увидел, что перед машиной прямо на проезжей части поперек дороги лежит Черныш.

Пес готов был задержать машину ценой своей жизни. Спокойная решимость его позы подействовала даже на сидевших в машине маньяков. Они оторопели, потрясенные происходящим, никто не проронил ни звука. Цуй дал несколько гудков, но собака как ни в чем не бывало лежала перед машиной и не трогалась с места.

— Дави ее! — крикнул Ло.

— Черныш, прячься… — с мольбой вырвалось у меня.

У меня еще не было детей, но думаю, что так вскрикнуть я мог, только если бы опасность грозила моему ребенку.

Глядя на гудевшую машину, готовую раздавить его, он не шелохнулся. Подобное самообладание нелегко и для человека. Ведь решиться умереть — самая трудная вещь на свете.

Машина не трогалась. Ситуация становилась странной.

Ло раздраженно прикрикнул на Цуя:

— Почему не трогаешь? Дави ее!

Помешкав, Цуй выдохнул:

— Ладно… поехали.

Машина двинулась прямо на собаку. Заглушив мои истошные, отчаянные вопли и скрежет тормозов, из-под колес донесся пронзительный визг. Грудь сдавило с такой силой, что я почувствовал острую колющую боль, обмякшее тело стало ватным. Все поплыло у меня перед глазами, как в тумане, и кануло в вечность, сам я тоже перестал существовать. Последнее, что запечатлело сознание, было ощущение, что я все хватаюсь за что-то и никак не могу ухватиться, мир превратился в абсолютную белизну. Я думаю, это было ощущение смерти. В мой смертный час оно еще придет ко мне.

6. Горы Циншишань — это огромный каолиновый карьер, где работа изнурительна до смерти. Добытые в горах камни грузят на тачки и везут на камнедробилки, где их измельчают в керамическую массу. Толкать тачку весом в одну-две тонны можно, лишь сильно наклонившись вперед, почти параллельно земле, иначе ее не сдвинешь с места и не удержишь на склоне. Местные жители из месяца в месяц, из года в год имеют дело с камнем, поэтому неудивительно, что их характеры либо черствы и грубы, словно шероховатые с острыми выступами скалы, либо каменно-молчаливы.

В первый же день рабочие из бригады отозвали меня в сторону. В руках у них были камни, по их недружелюбному виду было ясно, что они в любую минуту могут побить ими меня. Бригадир Цинь-Пятый, поджарый, с каменными мышцами, с натянутой, как на барабане, кожей лица, без обиняков спросил меня, обокрал ли я кого или, может, надругался над женщиной.

Оказывается, здесь, в карьере, часто отбывали срок принудительных работ уголовники, совершавшие подобные преступления. А здесь, в горах, ненавидели воров и насильников. Я сказал, что я художник и что у меня «не все в порядке с идеологией», других проступков нет. Они тут же успокоились и побросали камни на землю. С тех пор они хорошо относились ко мне, правда предупредили: только не сбегать!

Цинь пользовался здесь большим авторитетом, к тому же он любил посмеяться, позубоскалить, в этом ему не было равных. А когда после дождя или снега горная дорога становилась скользкой и толкать тачки можно было только всем сообща, тогда старый Цинь затягивал припевки, к которым присочинял свои слова, поддевая наших жен, домочадцев. Рабочие в сердцах огрызались и бранили его, но охая и ахая, поневоле наваливались дружнее.

Единственным человеком, кого обходил Цинь шутками, была моя жена. Может, я был пришлый и ему неловко было балагурить со мной, а может, он догадывался, что я неотступно думаю о ней. Цзюньцзюнь уже шесть месяцев носила под сердцем нашего ребенка. Я часто видел его во сне, вылитая мать! Цзюньцзюнь говорила: ребенок похож на того из родителей, кто больше любит другого.

Как-то раз, когда на улице дул сильный ветер, Цинь с чайником вина вошел в мою комнатушку.

— Парень, — обратился он ко мне, — выпьем-ка, потом я тебе кое-что скажу.

Я спросил, что случилось, но он не ответил и только после того, как мы захмелели, сказал:

— Жена хочет с тобой развестись.

— Иди ты к чертовой матери! — впервые я так ругался. — Я же могу тебе врезать, ты что, не боишься?

Его круглые глаза уставились на меня, как две красные ягоды.

— Да кто тебя боится? Твоя жена избавилась от ребенка, был мальчик.