Шрифт:
– Вы, наверное, Анна Афанасьевна? – спросила. – Я привезла вам привет от сына...
– Входи-входи, милая! – потянула ее за рукав женщина.
В комнате гостья обняла и расцеловала хозяйку, и обе вдруг расплакались. Наташа, правда, быстро взяла себя в руки, а Анна Афанасьевна все продолжала всхлипывать, и девушка принялась успокаивать ее.
– Ох, какая же я! Расстроила вас... Понимаете, как получилось? Я в Москву нашего командира раненого привезла, а моих родных никого нет – эвакуировались. Истосковалась по ним, вот и разнюнилась... Вы уж меня простите. А вам совсем ни к чему так волноваться! Рана у Лени не тяжелая. Он скоро поправится, и его, вероятно, отпустят в Москву – повидаться с вами. Боев сейчас у нас нет, затишье... Кругом – ели, природа красивая. Леню вашего все очень любят. У нас вообще народ хороший, дружный, веселый. Песни часто поем! Вы ведь знаете, как Леня любит петь...
Перед возвращением на фронт Наташа сделала в дневнике прощальную запись. Аккуратно, как в школе, поставила дату – девятое марта сорок второго года. Тесно, точно стежки в своем детском вышивании, уложила в страницу чуть склоненные влево строчки:
«Снова мне придется написать несколько строк, чтобы так или иначе закончить этот дневник. С тех пор, как сделана последняя запись, прошло много времени и произошло несколько важных событий. Автор этого дневника не попал снова в бой, так как двадцать шестого февраля, вернувшись из разведки, попал под бомбежку и был ранен в ногу. После ранения его положили в госпиталь медсанбата, где я его и увидела. Он отдал мне свой дневник, так как слишком тяжело его продолжать. Ребята, главные герои его записей, почти все погибли. А ведь это были его лучшие, близкие друзья, вместе с которыми он учился, вместе пошел на защиту любимой Родины.
Да! Уже больше никогда не услышим мы смеха и песен Бориса, Жени, Сергея. Хорошие, замечательные были ребята. Настоящие герои – простые, скромные, отважные советские патриоты. Из всей компании нас осталось трое – я, Леня и Маша. Леня, вероятно, скоро поправится, а мы живы и здоровы. Соберемся вместе и будем мстить проклятым фашистским собакам, мстить без пощады до конца за любимых друзей и товарищей, за все зло, которое они принесли нам, нашей цветущей, замечательной Родине...»
Чуть отступя, она приписала:
«Мы – командир полка, его адъютант, комиссар полка, я и рота автоматчиков – подошли к Великуше, когда только половина деревни была занята первым батальоном, а другая половина была в руках фашистских автоматчиков. Сначала мы шли по дороге в полный рост, а потом пришлось пригибаться: пули так и свистели, пели и чертили в воздухе багряные полосы. Уже совсем близко от деревни шедшие впереди автоматчики залегли. Я, конечно, не утерпела, побежала посмотреть, что случилось. Оказалось, что снежный вал у дороги кончился и дальнейший путь становится опасным. В меня прямо какой-то бесенок забрался – так и потянуло в деревню. Не спросившись командира (каюсь), сначала ползком, а потом бегом (не могу долго ползать) – шмыг и там!»
На этом записи оборвались.
Наташа решила оставить дневник в Москве. И в самый последний момент вложила в него фотографии пятерых: Лени, Жени, Сережи, Маши и свою, приписав красным карандашом:
«Снова еду на фронт. Закончу в следующий свой приезд. – Одиннадцатое марта сорок второго года».
А Леня в то время направлялся санитарным поездом к Шуе. Постанывал, когда на стыках бередило ногу, задремывал от мерной качки вагона. И ему, отчего-то ясно и четко, представлялся обыкновенный – такой необыкновенный после всего, что довелось пережить! – стол, накрытый белой скатертью, а на нем – чай, крепко заваренный, сладкий, в тонком стакане...
В Рыбинске на стоянке он выглянул в окно и увидел людей в штатском, спешащих на работу, увидел девчат в сугубо гражданских пальто, в типично женской обуви... И у него перехватило горло.
Как только боли чуточку стали поменьше, он принялся за письма. Домой, товарищам на фронт, друзьям по роте... И конечно же Наташе.
«Здравствуй, дорогая Наташенька!.. Сегодня у меня пальцы на ноге двигаются немного посвободнее. Температура спала (даже слишком). Теперь я, надеюсь, действительно похож на человека, идущего на поправку. Может быть, меня переведут в роту выздоравливающих...
На улице понемногу вступает в свои права весна. Ласковое весеннее солнышко мало-помалу заглядывает и в нашу обитель. От этого даже грустно становится: хочется на воздух, двигаться, действовать... А тут? Лежи да и только. Ведь надо подумать – валяюсь с двадцать шестого февраля, почти полмесяца...
А ты советуешь – улыбаться...»
Только с ней делился он и своими надеждами – такими призрачными, и своими огорчениями – такими реальными и весомыми.
«Здравствуй, дорогая Наташенька! Имею я сообщить тебе одну пренеприятную новость: меня после месячного пребывания в медсанбате все-таки отправляют в ППГ.
Видно, придется расстаться мне с нашей частью. Когда же я в таком случае тебя увижу? Это, как говорится, бог знает...
Вот, дорогая, дела какого сорта...»
Подводила, подводила его проклятая ахиллесова пята да и щиколотка правой ноги, размозженные в то злосчастное февральское утро. «Мифическому Ахиллу всего лишь стрела в пятку угодила и то преставился, – размышлял Леня. – А если бы ему стабилизатором перепало? Небось пришлось бы Гомеру целую песнь сочинять – специальную, про его предсмертные мучения?
Ладно, вынесем все – и ногу развороченную, и боль в боку... Хуже этого – другое: отправка в далекий тыл. Но даже если все придет в порядок – прости-прощай, родная часть! Отошлют в любую другую дивизию, и всё. Сейчас – не до розысков, переписки, ожидания... Как же жить после этого?»
НА НЕЙТРАЛКЕ И ДОМА
– Мы с тобой – настоящие медведи, – сказала Маша.
Наташа усмехнулась. Действительно, обрядились так, что прямо в три обхвата стали! Телогрейки, фуфайки, стеганые ватные брюки, маскхалаты, винтовки, патроны, лопатки, еда. А как без всего этого проводить целые часы на снегу? Вот и приходится переваливаться, как медведям. Маша точно заметила.
Она-то особенно забавна – из ворота фуфайки выглядывает тоненькая девчоночья шея. Тяжело ей этакий груз на себе тащить! Но храбрится, старается первой идти, проход для Наташи в глубоком снегу протоптать...