— Нельзя! Отпустим их — не получим ничего. А то еще эти приведут других! И перебьют нас, — шипит Тар и взвивается на ноги. — Мой совет: не отпускать их никуда и никуда не ходить с этими…

— Я спросил твоего совета, почтенный Тар? — с тихой угрозой перебивает его вождь, и из-под черно-белых узоров на старика бросается суровая строгость. Даже Ала так не умеет указать другому его место.

Тар, которому, по видимости, предыдущие выкрики прощались, на этот раз побледнел и медленно опустился на свое место. Даже колени с испуга не скрипнули.

— Зря вы так сопротивляетесь. Иной помощи, кроме той, что предлагаю я, вам ждать неоткуда, — говорю я решительно, стремясь поставить свою точку в споре. — Или вам помогаю я, или вы сами по себе, а мы уходим!

«Стой, Инэн. Стой столбом. Стой шпилем с Первого, тогда не сдвинут…»

Вождь хмурится, задумавшись. Узоры вокруг его глаз соединяются в сложный рисунок.

И вдруг мешок за троном шевелится. Раздается приглушенное, низкое и упрямо протяжное «пр-р-р».

Еще воздух не наполнился тем, от чего хочется отвернуть нос вне зависимости, человек ты или нет, а я уже понимаю, что вся серьезность и опасность положения разлетаются в пыль. На застывших лицах открыто читается, как навалившиеся на этих людей беды решают, развеяться ли перед атакой непристойного запаха или попробовать еще помучить умы.

Пожалуй, только с моим лицом ничего не происходит, хотя возвращается желание, недавно плясавшее и спугнутое надвигающимся страхом за себя и за своего Мастера — желание улыбнуться и засмеяться.

Что с рисунками вождя, я не улавливаю — он отвернулся.

— Ах ты ж! Полопаться же можно! — вскакивает Тар и поднимает кулаки. — Старый ты…

— …Фич, — продолжает за него Борк и расслабленно тянет в улыбке свой рот, прячущийся под клокастыми седыми усами. — Старый он Фич.

Мешок у стены шевелится активнее, словно не только услышал возмущение Тара, но и чувствует, что сейчас все взгляды собравшихся направлены на него. Из тяжелых складок высовывается длинный сероватый нос, напомнивший мне, какими бывают крысы до искажения. Нос любопытно принюхивается, будто определяет, до нужной ли концентрации доведен воздух вокруг, сбежал ли запах дурманящего лишайника, встретив врага повонючей.

Потом наружу вылезает и вся голова — маленькая, лысая, если не считать редких волос на затылке. Тонкий рот с провалившимися губами кривится и выдает с покашливанием:

— Вот я тут сижу, никто не видит. Чего скажу, никто не слышит. Пить захочу, никто не нальет. А стоит мне…

— Есть ли совет от старейшего? — прерывает его насмешливое бормотание вождь невозмутимым и серьезным голосом.

— Да какой от меня совет, когда я вон… совсем… — кряхтит Фич и возится под своей накидкой. — Вы вон тут о еде… То молоко у вас в животе, то мясо на уме. А мне, что ни съешь, все на выходе одно… Что умею, того не жалею.

В доказательство он выдает новое «пф-ф», явно провокационное.

Вождь не реагирует, даже не отворачивается от старика:

— Я хочу услышать и твое слово тоже.

Старый Фич откровенно тянет время, посверкивая глазками поверх крысиного носа. Потом все-таки говорит:

— Раньше я пукал громко и бесстрашно, с наслаждением. А теперь все больше опасаюсь, теперь я стар и пукаю себе тихонько. Что еще делать, когда ты стар? Только тихо выпускать из себя воздух, покряхтывать и более ничем не тревожить мир. Пусть вон, — он дрожащей головой указывает на меня, — молодые им занимаются.

Его слова так смешны, что мне хочется даже поспорить, кто тут еще по чьим меркам молодой.

Но пропадает, тает напряжение…

А слово свое он сказал! И всем очевидно, что слово это не менее весомое, чем будет объявлено итоговое слово вождя.

Вождь ведет головой, оглядывая притихших на скамейке почтенных. На сером лице Фича блестит торжество, словно бы в тысячный раз он выиграл в одной и той же игре и всякий раз наслаждается победой, удовольствие от которой ему не приелось.

Да-а, кто еще тут старейший…

Старый Фич. Я что-то слышала про него еще в заводи, от своих охранников, бородатых и дураков. Он смотрит на меня. Его не интересует, как прислушиваются стражники к снова зазвучавшим крикам за стенами, как Борк осторожно косится на небольшое окно, желая узнать, что за ним творится, как Тар подвигается по скамейке ближе к дверям, хотя они сейчас заперты. Он сосредоточен только на мне. Он не спал и слышал все мои слова. И он продолжает:

— Наш пугливый и осторожный Тар…

Услышав свое имя, почтенный Тар застывает в скрюченной позе, застигнутый на самом краю скамейки.

— …боится того, на что можно понадеяться, — скрипит Фич с покашливанием, в котором мне слышится хихиканье. — А совет мой… Ходящих всегда двое, и мы не хотим отпускать вон этих. Но про сотню таких, как они, не я сказал. Эти не могут всех нас увести туда, где мясо. Тогда пусть придут сюда те, которые смогут. Пусть вон эти приведут сотню других.

Чего несут, бестолковые! Одни думают, что я приведу наших, чтобы местных перебить. Другие считают, что я приведу наших, чтобы местным помогать. А кто-нибудь, кроме меня, понимает, что я не приведу никого?