— Что ты хочешь сказать?

— Принял что было, а было в порядке. Порядок поддерживал по правилам, правила не ломались.

Молчит и хмурится. Злится? Ох, эти рисунки!

— Ты ощущаешь в себе силу, но еще никак ее не проявлял. Твой народ ее тоже не видел. Значит, ты и твой народ доверяете тому, чего не знаете, — продолжаю я вкрадчиво, но стараюсь сделать голос таким, чтобы в нем не было и намека на лесть и искусственные подсластители. — У Ходящих свои силы, и нам тоже не обязательно размахивать тем, чем мы сильны. Может, вы доверитесь нам в том, чего вы не знаете?

— Разве я и мой народ то же самое, что вы и ваши силы? — с непониманием спрашивает Т. — Разве вы подобны нам?

— Не то чтобы… да, разница немалая, — заминаюсь я, признавшись себе, что то, о чем он спрашивает, вовсе не то, к чему мне бы хотелось его подвести.

— Объяснись, старшая Инэн.

— Это ты объяснись, вождь Т! — кажется, от смущения и заминок я наглею. — Ты спрашиваешь с меня, но сам же держишь передо мной ответ. Память на этом берегу сохранила уважение к Ходящим, но некоторые из почтенных готовы в меня плюнуть. Посыльный из башни вообще не знал, кто такие Ходящие, но на мертвых болотах нас встретили так, словно мы — спасение. Я миролюбиво слушаю ваши препирательства, но вдруг я могу жестко приказывать?

Вождь наклоняет голову набок.

— Можешь, — говорит он, делает несколько шагов к узкому окну, обрамленному лохмотьями пятнистых мочалок, вслушивается в возмущенные крики собравшихся на площади, а потом добавляет с нескрываемой усталостью: — Приказывать ты можешь.

«Но не рассчитывай, что приказ отпустить вас исполнят», — мысленно продолжаю я и с досады поджимаю губы.

— Очень порывистый и эмоциональный у тебя народ. И очень противоречивый. Одни в ноги нам падают, другие хотят уронить наши головы к своим ногам. Разум потеряли, сами заблуждаются и других вынуждают заблуждаться… Трудно такими управлять?

— Они не понимают своего положения, — отвечает он тихо, наблюдая за чем-то снаружи. — Они грозят вам, но делают хуже себе. Они потрясают копьями, на которые насажены их собственные головы.

— Тогда обезоружь их, — предлагаю я на остатках решительной наглости. — Твои старики трусливы. Твои люди разозлены. Никто ничего не соображает, а если сорвется, потом первый же начнет сожалеть. Сейчас даже Фич, бормочущий о своей дряхлости, умом бодр и смел. Будь самым мудрым. Прислушайся к его совету. Доверься нам и наберись терпения.

— Довериться вам и набраться терпения…

Он повернулся, молчит и смотрит на меня безотрывно. Ужасно неуютно под этим взглядом, и мне не остановиться:

— Я понимаю свое положение. Почтенные не доверяют нам, забываясь и теряя мужество перед лицом беды. Люди жаждут наказать нас, немедленно, хотя знают, что они не вправе нас тронуть. Но если сейчас все поддадутся своему нетерпению, то придут еще Ходящие. Придут, готовые к расправе. Что вы им ответите, когда с вас спросят про нашу пару?

— Ты испортила нам жизнь, а теперь угрожаешь? — спрашивает вождь. Он невозмутим, как шпиль на Первом — и того, и другого можно уговаривать дать пройти с одинаковым результатом.

— Да, мы тоже виноваты… — оправдываюсь я, что добавляет растерянности и тут же нового раздражения, нового желания доказать: — Но ведь мы пришли на зов! Пришли потому, что жизнь до этого испортили вы! За время правления ваших почтенных вы свалились с этой кормилицей в деградацию и вымирание. Именно из-за их ленивых решений…

— Почему только из-за их? Я тоже соблюдаю интересы своего народа. Тоже стремился бы к сытости своих людей не меньше, чем они. У почтенных были причины устроить нашу кормилицу в заводи, построить сушку. Разве у меня были причины уничтожать ее или разбивать их решения?

— Сейчас ты знаешь и понимаешь больше своих почтенных. Ты рассудителен больше, чем они. И тогда ты сумел бы усомниться в том, что выглядело слишком очевидным. Для тебя благополучие было бы не таким простым.

Его рисунки чуть меняются, между черно-белыми линиями появляется немой вопрос: «Это еще почему?»

Поясняю негромко:

— Именно ты, а не они, заподозрил, что с ней что-то не так, что время идет, но словно не для нее. Ты сам даешь повод думать о тебе, как об умном и сильном... А мне от этих мыслей становится спокойней и уверенней.

— Если дело только в твоих мыслях, то ты обманываешь себя. Спокойствие и уверенность следует искать в себе, а не в том, что приписываешь другим!

Его слова с такой силой отдаются во мне, что сердце задрожало.

Искаженным эхом прошлого звучит в голове тихий голос моей Старшей: «Ты из тех, для кого их сила не в них самих, а в единстве с другими». Хорошо, что всего лишь эхо, а не она сама сейчас здесь. Очень бы мне не хотелось оказаться в обществе этого вождя и Алы одновременно. Если каждый из них так меня затыкает, то вместе они бы меня наизнанку вывернули.