— Инэн! Ты забываешься!

— Нет. Это вы запутались, заврались. У меня руки в земле и пыли, но у вас-то — в грязи! Нечистое дело — говорить, что ты за жизнь и порядок, а втихаря обрекать на смерть или списывать своих же. Ладно, меня хотите изолировать — не буду сопротивляться. Нам не по пути. Но ее-то сохраните! Не пачкайтесь, не жертвуйте Мастером, который на вас надеется и ни о чем не догадывается. Дайте ей вернуться к семье. Пусть она сдаст свои показатели, пусть получит свой статус. Эта девочка заслужила справедливости. Если у вас осталась хоть капля честности, обойдитесь с Сатс справедливо.

— Эта девочка заслуживает того же, что вся ее семья! — заявляет Ала, и ее щеки полыхают злым красным. — Ей здесь не место!

У меня сжимаются кулаки:

— Не так легко лишить ее своего места. Как вы объясните, куда делся самый молодой Мастер, когда с вас спросят?

— Ты всегда ленилась думать, Инэн, — кривится в усмешке та, что знает меня лучше моей матери. — Не придется ничего объяснять. Я пущу слух, что она погибла. Погубишь ты ее по-настоящему или на словах, какая разница? Все поверят, что она погибла. Потому что это же твой Мастер.

Ее подлые слова меня будто на копья поднимают.

— Развалится ваш слух!

— Каким образом? Кто знает, где она? Разве она доберется сюда без тебя?

— Я знаю, где она. Она доберется со мной!

— И на тебя слух найдется, — улыбается Ала.

Я думала, рука у нее отведена странно и неудобно. Но когда моя Старшая наискосок взмахивает правой рукой, а между нами вспыхивает белым кривая линия, до меня доходит: она стояла правильно, а я — дура.

В руке Алы — кастет с тремя длинными шипами. Из шипов струятся блестящие нити, соединяются над ее кулаком, рвутся вверх — и над дорогой раскручивается, освобождаясь, толстый кнут. Искрится, рассыпает иголки. Они прыскают в стороны, впиваются в камни.

Что откажутся слушать, что скажут «Твое место не здесь», что прогонят, наконец, я поняла бы, даже где-то ожидала.

Но чтобы убивать!

От испуга замираю. Все вокруг замедляется, размазывается. Моргаю — подводит зрение, как тогда, на совете в башне.

Из памяти выпрыгивает слух о бывшей когда-то на Первом тюрьме. Все-таки надзиратели… А мы? Они всегда жили среди нас с кнутом в рукаве?

Ала ведет рукой, неуклюже выставив локоть вперед и вверх. Она раскручивает кнут, указывая ему, как повернуться, куда подняться. Он потрескивает недовольно, но слушается. Заплывает ей за спину — и с разгона бросается ко мне.

Изворачиваюсь, падаю на спину. Прямо на обломок арки — ой!

Промахнувшись, искры шипят надо мной. Одна чиркает по уху. Режет, вскрикиваю, но тут же кнут взвивается снова, заполняя небо белым.

Опять белое! Опять больно! Опять вырубит!

В Але все чужое. Рука крутится размашисто — никогда не было таких жестов. Взмах — кнут выпрямляется, рвется ко мне, рассекая воздух.

Сжавшись, бросаюсь вправо. Перерубит она меня! Как дверьми аварийной системы разрежет.

Свист и треск. Отталкиваюсь и качусь в сторону. Рядом взрывается, разлетаются раскаленные куски камней и песок, тут же осыпаются, проникают в дыры куртки, кусают!

Хочу вскочить, вытряхнуть. Но опять хищно свистит — и я едва уклоняюсь, прыгая за один из больших камней.

Поджигая редкую траву, бьет совсем рядом. Прижимаюсь плотнее к спасительному камню и слежу, как за кнутом тянется выжженная полоса, когда он ползет обратно к хозяйке. Треск стоит на дороге, дым поднимается над поцарапанной землей.

— Шустрая какая! — восклицает Ала.

Удар — и глыба за мной раскалывается с грохотом. Меня осыпает горячими обломками. Глаза бы уберечь! Ничего не видно. Пыль, гарь. Кашляю надсадно.

Опять трещит. Она бьет на звук! Дергаюсь вбок, перекатываюсь, пытаясь уйти от удара.

Вдруг обжигает спину — и волочет, будто за позвоночник тащит! Выгибаюсь, кричу от боли и страха. Не соображая, бросаюсь за ближайший обломок, прижимаюсь к нему.

Хочу дышать — дышать нечем. Перед глазами плывет. Осевшие искры терзают кожу, спина пылает. Что делать? Бежать?.. Ноги не слушаются, высовываться страшно.

Куда бежать?! Я и шага сделать не могу!

Вж-жих!

Хлестнуло возле головы.

Заваливаюсь, протащившись по камню спиной. Шиплю сквозь зубы, но успеваю переползти за соседний обломок и там сжаться, уткнуться в землю носом. Зрение совсем уходит, шум в ушах отодвигает треск кнута. Ала что-то кричит — не слышу.

Мне конец, конец… Мама хотя бы в переходе, а я умру среди своих. Одна, опять одна!

«Прекрати панику, что с тобой? Как новичок, смешно даже…», — фыркает Крин.

И увлекает — вставай, ну же! Когда-то я не дотянулась к ней, а сейчас она сама дотянулась.