Доплелся до ложа, упал. Меня трясло. Она подошла, села рядом, положила мою голову на свою грудь и, крепко обхватив её окровавленными руками, долго плакала. Я с трудом дышал. Слышал иногда, как она, всхлипывая, бормочет: “Ой, миленький!”, “Плохо как!”, “Рыбок тоже жалко!”. Так и просидели до самого утра. Руки у нее были все в жутких порезах.

Утром она уехала. А ко мне скоро приехал врач: должно быть, ей пришлось объяснить причину порезов. Он отправил меня в клинику. Это было срочно необходимо: выхода для себя я по-прежнему не видел, и самоубийство казалось мне неизбежным.

... Меня вылечили. Я снова хотел жить, работать. Вернулся к себе.

Хотел увидеть её, поблагодарить. Но когда её вызвал, на экране появилось: “Её больше у нас нет”.

Сумел связаться с их заведующей-сексологом, которую они называли воспитательницей. Она спокойнейше сказала мне, что Ромашка больше у них не живет, – но что мне незачем огорчаться: есть ещё несколько таких же гурий. И всё.

Так ничего не смог узнать: перевели ли её инструктором к молодым гурио, или, может быть, из-за обезобразивших её порезов она стала профессионально непригодной – и, значит, была умерщвлена.

Эта мысль долго преследовала меня. Но потом, постепенно – я забыл. Как будто это случилось вовсе не со мной. Не понимаю даже, как сейчас смог всё так отчетливо вспомнить. Увидел, как этот скот, плантатор, обращается с рабынями, и... Вот так!

Они молчали, пораженные рассказом. Лал сидел, не видя ничего перед собой, положив на стол сжатые кулаки. Губы у Эи дрожали.

– Расстроил я вас. И пир испортил. Ну, ладно: больше сегодня об этом ни слова.

– Нет, Дан, погоди, – поднялся Лал. – Помянем её.

Он поднял свой кубок:

– Вечная ей память!

Они встали и выпили молча.

– Да, ты совершенно удивительный, Дан. Совершаешь величайший переворот в физике, а по пути получаешь доказательство социальной теоремы о подлинно человеческой сущности неполноценных. Тебе верит и рассказывает о себе гурия. Я – специально ими занимаясь – не мог узнать ничего подобного. Гурии молчали, а заведующие-сексологи отвечали, что этого не следует касаться.

– Лал, прости – я больше не могу об этом говорить.

Он ушел в рубку. Они продолжали сидеть у стола, не произнося ни единого слова и так и не притронувшись к еде. Из рубки доносились мрачные звуки начала Шестой симфонии Чайковского.

... Под утро Эя, так и не сумевшая заснуть, сменила Дана.

– Лал спит?

– Не уверена.

– А ты – спала?

– После твоего жуткого рассказа?

– Лал понимал это уже давно.

– А я как-то раньше об этом совсем не думала.

– Не ты одна. Каждый из нас слишком погружен в свою работу, остальное мы почти не видим. Нужен такой, как Лал, видящий всё сразу. И не способный быть равнодушным.

– Для меня это пока так сложно.

– Ничего: он не торопит нас.

– Иди отдыхать, Дан.

13

Давая улечься впечатлению, Лал, действительно, два дня старательно избегал продолжения разговора. Только на третий спросил:

– Продолжим?

– Конечно.

– Так! Теперь нашей главной темой будут неполноценные. Вы уже слышали немало о нянях и достаточно много о гуриях. Сегодня буду знакомить вас с донорами – группой, беседа о которой будет самой мрачной из всех, которые нам предстоят по теме о неполноценных.

– Значит, сегодня будешь говорить обо мне? Во мне девяносто процентов неполноценного-донора.

– Ничего подобного: полноценность определяется мозгом!

– Конечно, Эя. Итак: доноры – неполноценные, составляющие биофонд для хирургического ремонта полноценных.

Появление этой группы помимо причин социального выделения неполноценных было связано с одним из величайших научных открытий – преодолением иммунной несовместимости, обеспечившим возможность и эффективность трансплантаций органов одного человека другому.

Ещё на заре производства трансплантаций хирургам не всегда удавалось вовремя осуществлять операции из-за отсутствия необходимого органа. При пересадке сердца первыми донорами были люди, попавшие под тогдашние транспортные машины – автомобили. Об оптимальном подборе трансплантируемого органа не могло быть и речи.

По этой причине и из-за сложности самой операции в то время трансплантация применялась только в критических случаях. Тем более, что до открытия циклоспорина[7] эти операции давали лишь отсрочку от неминуемой смерти пациентов, так как трансплантированный орган отторгался через некоторое время – отмирал, рассасывался, после чего либо приходилось произвести повторную операцию, либо наступала смерть.