Но надежда, что родичи не проснутся, не оправдалась. Мать встретила меня в темном коридоре и даже не включила свет, что-то говорила в своей педагогической манере, пыталась преградить путь. В конце концов, она сдалась и, дав хлесткую пощечину в ответ на молчание, убежала плакать на кухню. Щека противно горела, но впервые за долгие годы мне стало по-настоящему жалко маму... но не так сильно, чтобы пойти ее утешать.

. Хорошо еще, что в темноте прихожей ей на глаза не попались пятна крови на серой толстовке, иначе я так и не смогла бы добраться до спасительной кровати...

Пермь. 12 декабря. 2008 год.

Казалось, что после исчезнут все неприятности, я проснусь в новом мире или в лучшей версии старого. Или не проснусь вовсе, пребывая в сладостном забытье без сновидений.

К несчастью, судьбе, похоже, нравилось пинать мою искалеченную душу. После пробуждения мать и отчим устроили очередную головомойку, подивившись при этом моему полному безразличию. Обычно все заканчивалось громкой перепалкой, от которой устали все соседи по захолустной хрущевке. Но вместо получаса криков рано утром все сошло на "нет" через пару минут. Как же раньше не пришло в голову, что все может быть так просто, если закроешь рот?

Кровь, разумеется, заметили, но вранье, что мы разделывали подстреленного отцов Жеки кролика, прокатило без проблем, особенно с легковерным отчимом. Тем не менее, я решила избавиться от проклятой одежды, чтобы не осталось напоминаний. Да и нечего там вспоминать, наверняка все приснилось. А кровь... не было ее. Просто не было.

За потерянную куртку тоже досталось, но главным наказанием стало воспаление легких. Кашель мучил такой, что, казалось, легкие вот-вот окажутся прямо на больничной койке. Соседи или настырные или храпят всю ночь, а то и вместе.

И все же у меня появилось много времени подумать о разных вещах. Правда, ни к чему жалкие терзания не привели. Не осталось даже сил злиться, а слезы окончательно высохли на третью ночь.

Я поражалась тому, как вся жизнь вдруг потеряла краски, пусть и до этого большую часть времени ничего, кроме раздражения и злости, не было. Теперь и лучшей подруги лишилась, не с кем поделиться тяжестью на душе. Жека и Миха, что заходили пару раз, не годились для столь близких разговоров. А родичи? Это смех, да и только... возможно, брат, когда подрастет, сможет понять хоть что-то. Впрочем, растет он в папашку-пустослова, поэтому стоило оставить глупую надежду.

Однако, заточение в больнице пошло лишь на пользу, удалось хоть отдохнуть ото всех. Правда, под конец уже стало невмоготу. Поэтому, когда я резко и неожиданно выздоровела, то быстро оттуда свинтила, наплевав на профилактику и обследования. Почти три недели в белых палатах кого угодно могут довести до белого каления.

На этом странности и не думали заканчиваться. Все больше привлекал вид сырого мяса, да и в целом аппетит был такой, что сначала радовал мать, боявшуюся, что я стану анарексичкой, но потом превратился в повод для упреков за перевод продуктов.

Настроение стало еще хуже, чем раньше, апатия сменялась взрывами ярости. А по ночам, когда голова полностью очищалась от накопившегося за день мусора, я думала о парнях... о Вите... черт, даже о своих друзьях-придурках. Никогда раньше не было такой тяги... а теперь даже Жека выглядел не столь... отвратительным.

Мне начало казаться, что я стала лучше видеть, хоть и раньше вполне обходилась без очков. Да и другие чувства... но я совсем закрылась в себе, не хотела ничего об этом знать, весь мир давил так, что хотелось раздвинуть стенки хоть чуть-чуть и глотнуть спасительного воздуха....

Последней каплей для родичей стал мой обморок пару дней назад. Срубило прямо за завтраком. Врач со скорой сказал, что мое тело просто горело, но вдруг все прошло. От больницы я наотрез отказалась, и до сегодняшнего дня ни врачи, ни родичи меня не трогали.

Стоило забыть про обморок, как вскоре вдруг поменялось в лучшую сторону. Впервые за долгое время я словно летала. Хотелось бегать, неважно как долго и далеко, главное не останавливаться. Мне всегда ставили не больше тройки по физкультуре, но теперь и наши парни могли посторониться!

Чудесное настроение, разумеется, надо было испортить сегодня вечером. Собрался семейный совет, даже двенадцатилетного братца позвали. Максимка, может, и не дурак, да и, на самом деле, самый искренний и живой из нашей семейки, но не место ему было здесь, ох, не место...

– Оля...
– нервно теребя руки, лежавшие на гостином столе, начала мать.
– Мы звонили в твоей колледж, когда тебе стало плохо... чтобы сказать о том, что ты не придешь, - тут у меня все оборвалось внутри, - и выяснили, что ты так ни разу там и не появилась с тех пор, как тебя выписали...