Утром меня разбудил шум с улицы. Кто-то ругался на пороге. Выхожу. Это Семёновна не пускает в дом бабку Антипову.

– Спит ещё участковый. Всю ночь твою козлятину искал.

– Власть должна круглые сутки работать!
– не унималась старуха.

Заметив меня в дверях, протянула листок бумаги.

– Что это, - хмурюсь я, по слухам зная, что каждая бумажка от населения - головняк для участкового.

– Заявление. Хочу, чтобы ты разыскал, тех, кто мою Катьку выдоил.

– Как выдоил?

– А вот так. Пришла моя Катка с пустыми титьками. Это ж надо ж такому случиться? Никогда такого не было.

Не понимаю:

– Какие титьки? Катька то какая?

– Катька, коза моя пропащая, пришла сегодня под утро, часа в четыре, и вся выдоенная.

– Коза жива?
– спрашиваю.

– Жива.

– Ну, и слава богу, - облегчённо радуюсь я.

Теперь не надо никого искать, проводить расследование, бумаги отказные сочинять. Проблема исчерпана. Ошибался я.

– Так без молока она, - не отстаёт от меня старуха.

– И что?
– не понимаю я, - Что от меня-то надо?

– Найди лиходеев, кто мою Катьку выдоил. Воровство ведь по факту.

Немного соображаю и выдаю:

– Это козодой!

– Какой козодой?
– не понимает бабка.

– Птичка такая, козодой, - встревает в разговор Семёновна.

– Она коз доит, потому так и называется. Козиным молоком птенцов своих кормит, - поясняю суть дела старухе Антиповой.

– Козьим, - поправляет меня Семёновна.

– Да, козьим, - соглашаюсь и тут же добавляю, - сам читал об этом в энциклопедии у Брема.

Бабка Антипова с ходу не верит:

– Не знаю, что там, у Брема, у нас такого отродясь не было.

Вру дальше:

– А в Средней Азии такое сплошь и рядом. Как только птенцы козодоев вылупляются, коз со двора не выпускают.

– Так это в Средней Азии, - не сдаётся бабка, - У нас-то они откуда?

– Вслед за гастарбайтерами прилетели. Знаете, сколько сейчас в Москве узбеков-таджиков? Сотни тысяч. За ними козодои и прилетели. Их семейку я вчера в поле лично видел, - говорю, - Они и сдоили вашу Катьку.

Старуха задумывается. А я добавляю:

– Так, что заявление своё забирайте, на птиц я управу не имею.

– А кто имеет?
– моментально реагирует Антипова.

– По идее - экологическая прокуратура, - приходит мне на помощь Ольга Семёновна.

– Кому ж как не ей с безобразиями в природе разбираться, - подхватываю я, - К ним надо, бабуль.

– А где ж их найти?
– теряется старуха.

– В области точно есть, - говорю, - Может и в райцентре их отделение имеется. Я пока не знаю.

Бабка опять протягивает мне свою бумажку:

– А ты, милок, как в район поедешь, завези этим моё заявление.

Хмурю брови, еле сдерживая улыбку:

– Не с руки мне. Некогда мне их искать.

– Ну ты поищи их, милок, поищи, не оставь бабку без защиты.

Снисхожу:

– Ладно, если начальство не загрузит делами, то поищу. А ты бабуль, Катьку свою больше не отпускай. Ты её привязывай. Я читал, что козодои к домам не прилетают. Боятся людей они. Это полевые птицы.

А ещё я имел удовольствие лицезреть семейную разборку в итальянском стиле. Нет, на неё меня никто не звал. Иду мимо пятиэтажного дома, а там у подъезда пять-шесть женщин столпилось и дедок. На балконе второго этажа разоряется слегка оплывшая в формах дама в шелковом домашнем халате и в бигудях на голове. Хотел было спросить у зевак, в чем тут дело, но тут и без них становится ясно. Это жена местного учителя математики, на чём свет стоит, костерит неверного мужа. Тот, оказывается, нашёл себе молодую и уходит жить к ней. Время от времени, не прекращая браниться, она с балкона швыряет кое-какие вещи изменщика. Концерт продолжается до тех пор, пока из подъезда не выходит сам математик, с чемоданом в одной руке и стопкой книг, перевязанных веревкой, в другой. Классика, рубить концы и в новую жизнь с личным бельём и богатым внутренним миром. Вслед ему несётся последнее "подонок" и разъярённая женщина, хлопая балконной дверью, скрывается в комнате. Неверный муж, красный от неловкости, уходит, расходятся и зеваки. Поднимаюсь в квартиру к оставленной женщине, стучусь.

– Открыто, - слышится из-за двери.

Вхожу. На кухне слышится звяканье посуды. Иду туда. Та, что недавно полыхала яростно на всю улицу, вполне спокойненько, с довольным выражением лица наливала себе водочки. Она восседала за столом одна. Перед ней бутылка, рюмка и тарелка с нарезанной селедкой.

– Специально к этому случаю купила, - сказала она, ткнув вилкой в тарелку, - Люблю, знаешь ли, по-простому. А ты, хочешь? Выпьешь со мной?

Ошарашенно молчу.

– Как знаешь, - пожимает плечами они и лихо, одним махом вливает в себя рюмку. Крякнув, закусывает селедкой, - Вот так, по рабоче-крестьянски. И не окорачивай меня. Я у себя дома, могу и выпить.

– Значит веселье здесь, - хмыкаю я, - А я, грешным делом, поднимался несчастную женщину из петли вынимать.

– Вот ещё. Из-за всякой ерунды в петлю лезть? Радость у меня. Всего полгодика, полгодика мне осталось.

– И что потом?
– недоумеваю.

– Глядишь и повезёт. Глядишь, всё сложится и упорхну, улечу, смоюсь я отсюда. Ты понимаешь, отсюда. В город хочу, где больше двух улиц. Где в форточки гарь, а соседи сволочи, где рестораны и парикмахерские, где каждый нормальный мужик - подлец и обманщик.