Шестую неделю доживают Якунька с Миколашкой на Ялупанове острове. Кругом болото необозримое. На острове изба большая складена — годовой прозвана. Всех людей, по разному горю бежавших с Руси к Демидову, сгоняют на Ялупанов остров — обрастать бородами и волосами. Чтоб не отметны были от других демидовских работных людишек. Особливо касается это беглых солдат и каторжан, бритых и стриженых.

Всякого разбора беглые на Ялупанове острове. Всех принимает Акинфий Никитыч: тяглых помещичьих и казенных беспаспортных крестьян, людишек, бежавших от рекрутчины, и каторжников, солдат от царевой службы и разноверцев-раскольников.

От дарованной царем Петром Никите Антуфьеву Невьянской слободы разрослись демидовские владения по Уралу во все стороны белого света на сотни верст. Ожадневший тульский кузнец разъезжал по уральским таежным горам и ставил на богатых рудных землях все новые и новые заводы. Не хватало ему работных людей местных, в кабалу к заводам приписанных по царским грамотам. А крестьян покупать было невыгодно — брали помещики денег пожилых за каждую душу в год по сто и больше рублей. При большой нужде в людях глубоко заскакивал в демидовский карман такой расход. Подобострастием и хитростью добился царев любимчик, чтобы за владениями его никакого надзора приказных людей верхотурского воеводы не было, от Уральских горных казенных заводов отгородился заставами, собрал свое войско и остался в сказочно богатой вотчине с глазу на глаз со своей совестью. Кто дознается — есть ли у Акинфия беглые и сколько их! А если и дознается...

Якунька с Миколашкой радешеньки, что наткнулись на демидовскую заставу. Сидят теперь они с другими беглыми вокруг избы на острове, плетут короба для угля и лапти. От царских ярыжек и прибыльщиков-фискалов ограждены надежной охраной. Сыты. Одна забота, чтоб бороды скорей росли, на работу стать охота.

У иных слаботельных так и прет волос, так и лезет. Ходят такие, ухмыляются, островному доглядчику каждое утро показываются.

— Ипат Лукич, однако, моя борода доспела.

— Не докучай! Сам вижу.

— Проедаться здесь, Ипат Лукич, не того... За каждый день полдня отработки — сам сказывал.

— Обрастешь, как потребно, — сам догляжу. Особого господского интересу держать тут вас на откормке нету. Плети свой урок!

Неохота расставаться Миколашке и Якуньке. Вместе бежали — вместе бы и к работе стать, а борода у Миколашки с лопату разрослась — того гляди, доглядчик выкрикнет.

— А ты свою изгадывай на солнышко. Оно волос тянет, — советовал друг Якуньке.

Жили. Бородатели, волосатели. Гадали — на какую работу поставят, сколько платы дадут. Ничего никто толком не знал.

— За семью горами, как за семью замками живем тут, — нараспев говорил беглый солдат Омелька. — Не дознаются ни твоего имени, ни откуда ты взялся. Кормют, поют...

— Благодать! — отзывались голоса на Омелькину речь. — Вот только бы на работу огненную не изгадать. Сказывают, тяжко, кожа лупится.

— На уголь бы поставили.

— Лупится! А где кожа у мужика не лупится!? — несмело заметил Якунька.

— Здеся ежели и к огню приставят, так и то рассудить надо: за волю свою человек бежал сюда.

— Бабу бы вот только с земли своей выкликать.

— Да, сказывают, баб-то здесь недохват.

Сидят на пеньках, на обрубках, разговаривают. Мелькают в руках шилья, дрань лыковая золотится. Новых лаптей — гора. Коробов наплетено свыше урока.

По березовой слани въехали на остров трое. Впереди заводский приказчик Афанасий Егорыч в палевом кафтане, грузный и суровый. Из-под полей серой, кожей отороченной шляпы пронзительно окинул взглядом людишек на поляне. Позади приказчика — стражники с пистолями за поясом и с плетьми в руках.

Доглядчик Ипат Лукич подбежал к стремени Афанасия Егорыча и, низко поклонившись, хотел принять повод коня, подставив плечо, — опереться приказчику, как слезать будет.

— Некогда прохлаждаться на твоей дармоедской земле, — отдернул приказчик повод от рук доглядчика. — На новый рудник работников надо.

— И то хотел к ночи восьмерых к заводу выставить.

— Которых?

Беглые земно кланялись, расступаясь перед ехавшим приказчиком. Доглядчик выдергивал из толпы доспевавших бородачей. Выдернул и Миколашку. Отобранных людей отвели за избу. Оставшихся беглых оттеснили в глубь острова.

Не слезая с лошади, приказчик обратился к бородачам:

— Слушайте да запоминайте на всю жизнь. Государь наш, Акинфий Никитыч, повелел мне привесть вас к крестному целованию и упредить — держать язык за зубами.

Иные бородачи истово перекрестились, иные осклабились: знаем, мол, сами.

— Кто вы и откуда, двуперстно или щепотью лбы свои крестите, дознаваться этого мы не станем, но крепко надо языку вашему за костяным частоколом сидеть. Ни промеж себя, ни на людях приказной царской службы, али перед татищевскими холопами себя беглыми людишками не оказывать. Кто упреждение сие переступит и в том дознан будет — не жить ему! Целуйте крест и к сей бумаге руку прикладывайте.